Свет мира - Халлдор Лакснесс

— И не стыдно вам? Чего вы к нему пристали? Что он вам сделал? Идите и оставьте его в покое!

Ребята тут же исчезли, они уже бежали дальше. Тогда он встал и побрел за ними. Неожиданно он заметил впереди двух девочек, они шли отдельно от всех. Как видно, они не спешили. Ему хотелось, чтобы они шли побыстрее. Ни за какие сокровища он не хотел бы догнать их. Но вот они остановились и оглянулись, поджидая его. Он смотрел лишь на одну из них — Гвюдрун из Грайнхоутла. Это она только что прогнала мучивших его ребят. Он подошел поближе, не смея поднять глаза, чувствуя, что она все время смотрит на него.

— Это неважно, — сказала она.

— Что? — не понял он.

— Ну, что ты глупо ответил у пастора, многие отвечают глупо, это все неважно.

Она жила недалеко от побережья и была уже почти дома. Видно, все-таки есть на свете люди, готовые прийти на помощь ближнему просто так, только потому, что они добры. Он не мог вымолвить ни слова, но ему казалось, что все его горести тают под ее добрым взглядом.

— Где живет твой отец? — спросила она.

— Не знаю.

— А мать у тебя есть?

— Есть.

— Где же она?

Он снова чуть не расплакался из-за того, что она спросила его об этом. Ему трудно было поверить, чтобы кого-то интересовало, есть ли у него, приемыша с хутора у Подножья, отец и мать. Увидев, что глаза его снова готовы наполниться слезами, она поспешно сказала:

— Хочешь, пойдем к нам в Грайнхоутл, я попрошу маму, чтобы она угостила тебя чем-нибудь вкусным.

Он был благодарен ей от всего сердца, но не смел сразу принять ее приглашение, к тому же ему нельзя было надолго отлучаться из дому.

— Я знаю, как тяжело быть одиноким, — сказала она. — Мы с Лойгой будем дружить с тобой. Правда, Лойга?

— Конечно, — сказала вторая девочка.

— Мы всегда будем за тебя заступаться, если ребята опять начнут приставать к тебе. Правда, Лойга?

— Да, — сказала Лойга.

— Ты только скажи нам, если кто-нибудь снова пристанет к тебе. Я сама с ним поговорю, не посмотрю, кто он такой.

Потом девочки попрощались с ним за руку, свернули с дороги и пошли по тропинке, ведущей вдоль реки. Их хутора стояли на склоне горы. Она забыла повторить свое приглашение. Он глядел ей вслед, она была высокая и светлая, простоволосая и румяная, и шла она уверенной походкой, совсем как взрослая девушка. Она ни разу не оглянулась на него. Девочки медленно шли вдоль реки все дальше и дальше. С тех пор он всегда вспоминал ее на фоне светлой бегущей воды. Он бросился ничком на берег. «Боже! Боже! Боже!» — трижды повторил он. После он долго не мог думать ни о ком другом. На занятиях у пастора или в церкви он не видел никого, кроме нее, все остальные люди были как бы в тумане. Он чувствовал каждое ее движение, даже если сидел к ней спиной. Однажды он видел, как она перепрыгивала с камня на камень, переходя днем через ручей. Она и прозрачная бурлящая весенняя вода, слепящее солнце. В другой раз ребята играли на берегу реки. Высокие горы, нависшие над долиной, фьорд, вечер. Ей было жарко, она раскраснелась, она была уже совсем взрослая девушка, река текла рядом, широкая и спокойная, девушка расстегнула верхнюю пуговку на блузке, светлые косы были перекинуты на грудь, и одна коса немного расплелась, глаза блестели. С ближнего хутора кто-то крикнул, что пора расходиться. Он шел домой один и взывал к Богу. Все правильно — он принадлежит к отверженным, он влачит рабское ярмо, он приемыш, у которого нет никого, кто мог бы его защитить, он не понимает самого важного в христианском учении, все это так, но что из того? Пусть его бьют и бранят, Бог многое открыл ему. Никто и никогда не пережил ничего более прекрасного. Гвюдрун из Грайнхоутла. Вскоре ребята конфирмовались. С тех пор они могли не видеться друг с другом лет двадцать — тридцать, а то и всю жизнь. Она больше ни разу не разговаривала с ним, только тогда, один-единственный раз.

Глава четвертая

Однажды в середине зимы разыгралась метель. Был отлив. Овцы разбрелись по отмели, некоторые забрались в шхеры, и мальчика послали собрать их. Не впервые он промок до нитки, бегая по водорослям, не впервые мороз проникал сквозь его вытертую тонкую куртку, но на этот раз ветер был особенно сильный и мороз особенно жестокий. У мальчика и без того всю зиму не проходила простуда и горло часто болело так, что он не мог произнести ни слова. Вечером того дня, когда он собирал овец, он заболел. Во всяком случае, он так утверждал, он жаловался на ломоту в спине, на жар и озноб, сменявшие друг друга.

— Это все от роста, — сказала матушка Камарилла.

— И чего только не взбредет в голову этому голубчику, — сказал брат Юст.

Ночью мальчик жаловался, что у него колет в груди и что ему трудно дышать, он был весь в испарине и громко призывал Господа Бога.

— Ишь ты, как наш голубчик разворковался, — хихикал Юст.

Утром, когда братья встали, старший заявил, что все это лишь очередная уловка, чтобы не ходить в коровник и не убирать навоз.

— Вставай, вставай, чертенок! — кричал он. — Будет прикидываться!

Но матушка Камарилла положила руку мальчику на лоб и почувствовала, что он весь горит. Она решила, что до вечера лучше оставить беднягу в покое.

Он лежал, витая между жизнью и смертью, а время шло, вернее, оно вовсе перестало идти. Дни и ночи, праздники и будни не чередовались больше согласно календарю, выпущенному Обществом друзей исландского народа. Стерлись границы между предметами — узкое стало широким, длинное коротким; как-то сама по себе, без всяких причин, исчезла связь между вещами; болезнь переместила всю жизнь и все ощущения в другую сферу, где не было временных измерений, где никто не знал, кто он, кем был или кем станет и что с ним случится; в человеке смешались самые несовместимые понятия: он был богом, был вечностью; горящими искрами и забавными звуками, ручьем или рекой, девушкой, морским заливом, по которому бродят птицы, частью изгороди, обращенной к горе. Необузданные видения сменяли друг друга, не подчиняясь никаким законам. Временами его прибивало к берегам действительности, но так ненадолго, что он едва лишь успевал удивиться, насколько она тиха и бедна событиями. Он не понимал, как это люди могут жить всю жизнь в той унылой сфере сознания, которая называется действительностью, где одна вещь соответствует другой, день чередуется с ночью, все происходит по определенным законам и одно непременно вытекает из другого. Но, к счастью, вскоре он снова погружался в область невероятного, где никто не знал, что следует за чем, где ничто ничему не соответствовало, но где зато все было возможно, и в первую очередь все самое невероятное и немыслимое. И снова — неуловимые видения, огненные искры, Бог, радость, утешение, избавление от действительности, от людской борьбы за существование, от человеческого разума, от жизни и смерти.

Но вот однажды днем он открыл глаза, и все кончилось. Это было самое обычное пробуждение и самый обычный день, и тоненький луч солнца падал на скошенный потолок чердака прямо над его головой, Магнина стояла спиной к нему, склонившись над рукомойником, и умывалась, потом она начала расчесывать волосы, верхние чулки болтались у нее на ногах ниже колен — подвязок она не носила, и держаться чулкам было не на чем. Он хотел подняться и сесть, как обычно, но оказалось, что у него не хватает сил, он не смог даже пошевелить рукой, пошевелить одним пальцем ему стоило невероятных усилий, лучше было вообще не двигаться, а только следить глазами за добрым солнечным лучиком на косом потолке. Он чувствовал, что надо что-то сказать, но не знал что, он лишь смутно помнил о том, что случилось, но думать был не в силах, он так устал и ему было так хорошо просто лежать. Что же все-таки случилось? Нет, лучше подождать. И он ждал. Наконец Магнина кончила умываться, сейчас она повернется. Она повернулась. Она еще не доплела косу. Она взглянула на него и увидела, что он лежит с открытыми глазами.

— Ты проснулся? — спросила она, заплетая косу.

— Да, — прошептал он.

— Значит, тебе лучше? — Она засунула конец одной косы в рот, пока заплетала другую.

— Да, — ответил он.

Ему очень хотелось задать ей один вопрос, но он не мог подыскать нужных слов и промолчал, боясь спросить не так.

— Слава Богу, что ты у нас не умер, — заметила она.

— Что? — спросил он. — Значит, я не умру?

— Нет.

— А я уж подумал, что умираю… — виновато сказал он; все-таки он задал этот дурацкий вопрос, и теперь ему было стыдно.

— Мы все были уверены, что ты умрешь, но теперь я по твоим глазам вижу, что ты выживешь, — сказала она.

Он промолчал, его не слишком взволновало то, что он чуть не умер, он был даже слегка разочарован; хотя солнечный луч еще не исчез с косого потолка, реальный мир казался таким убогим по сравнению с миром видений.