На что похоже счастье - Дженнифер Смит

Теперь тут царил вечный кавардак. Весь магазинчик был размером не больше школьного класса, но так забит вещами, что казался еще меньше. Они по-прежнему торговали подставками под столовые приборы и мельничками для перца, торшерами, подушками и прочей разнообразной утварью, но теперь появились еще и книги, винтажные игрушки и банки с тянучками. Также у них можно было купить открытки, футболки и купальники, пляжные мячи и настольные игры.

И разумеется, омаров. Не настоящих, хотя Элли едва ли удивилась бы, наткнувшись посреди этого бедлама на садок с ракообразными, а сделанные в виде омаров чашки и чайники, брелоки, закладки и ветряные колокольчики. Был здесь даже гигантский плюшевый омар, который вот уже несколько лет пылился в дальнем конце магазина. Размером он был с хорошую обезьяну и своими блестящими черными глазами и развесистыми усами напугал не одного ничего не подозревающего ребенка, неосторожно выскочившего из-за угла.

Квинн вечно порывалась все тут упорядочить, а Элли нравился здешний хаос. Она практически выросла в этом магазине; он был для нее чем-то вроде продолжения их дома, наподобие захламленного чулана или набитого сокровищами чердака. Мама многие годы лелеяла надежду расшириться и каждое утро зависала перед мутной соседской витриной. Когда-то там располагалось агентство недвижимости, но последние несколько лет помещение пустовало. Впрочем, для расширения нужны были деньги, а их никогда не было. В последнее время им с трудом хватало даже на то, чтобы поддерживать в жилом состоянии давно требующий ремонта дом. Так что их магазинчик захламлялся все больше и больше. Покупатели, впрочем, не возражали, и Элли тоже.

Она прибегала сюда после школы, делала домашнее задание карандашами в форме омаров, примостившись на антикварном капитанском сундуке; ждала, пока мама не закроет магазин; сидя у окна, слушала, как бьется о скалы прибой в конце улицы. Но больше всех вещей в магазине ей нравилась коллекция рамок, выставленных на полке в дальнем углу. Они были всевозможных форм, размеров и цветов, одни сделаны из серебра, другие из дерева, третьи из обкатанного морем стекла, четвертые украшал изящный узор. И в каждой рамке вместо фотографии было вставлено какое-нибудь стихотворение.

Несколько лет назад, зимним днем, когда за окном мела метель и в магазине было тихо и пусто, мама оставила Элли одну, а сама отправилась на улицу за горячим шоколадом. Пока ее не было, Элли принялась разглядывать фотографии в рамках – черно-белые снимки счастливых людей с широкими белозубыми улыбками. Там были парочки, не сводящие друг с друга глаз, родители, держащие за руки ребятишек, семьи, наслаждающиеся пикниками, катающиеся на лодках и гуляющие по лесу. Переводя взгляд с фотографии на фотографию, Элли насчитала ровно четыре снимка отцов с дочерьми на закорках и ноль снимков матерей с дочерьми.

В ту зиму ей было восемь лет – достаточно много, чтобы понимать, что в Вашингтон они больше не вернутся, но достаточно мало, чтобы твердо помнить отцовское лицо, которое увертливой рыбкой то выныривало из глубин памяти, то исчезало вновь. Поэтому, глядя на фотографии этих счастливых лиц на стенах магазина, она почувствовала, как в душе у нее что-то перевернулось.

К тому времени, когда мама вернулась, держа в каждой руке по дымящемуся стаканчику с горячим шоколадом, Элли успела методично вытащить все до единой фотографии из рамок и теперь была занята тем, что одну за другой тщательно рвала их на мелкие кусочки и отправляла в мусорку. Раскрасневшаяся от мороза мама застыла на пороге, недоуменно глядя на нее, потом молча поставила стаканчики и размотала шарф. Ни слова не говоря, она подошла к стойке с игрушками, сняла с крючка нераспечатанную упаковку фломастеров и протянула ее Элли.

– У меня такое чувство, что у тебя все равно получится лучше, – только и сказала она.

С тех пор в рамках поселились творения Элли – разноцветные деревья, лодки и омары, нарисованные на картонных квадратиках. Став старше, она переключилась на поэзию, и место рисунков заняли отрывки из любимых стихов, выведенные ее убористым почерком. Покупатели начали задерживаться в этом углу, внимательно изучая содержимое полок, погруженные в слова, и мало-помалу стихи стали привлекать своих клиентов. Те, которые были посвящены штату Мэн, туристы раскупали практически сразу же, стоило их вывесить, а однажды, побывав в гостях у своего одноклассника, Элли увидела, что в рамку, которую его мама купила у них несколько месяцев тому назад, семейную фотографию до сих пор не вставили. Тем не менее она висела в передней, обрамляя стихотворение Уистена Хью Одена, любимого поэта Элли.

Когда Элли вошла в магазин, мама как раз распаковывала коробку с рамками, и едва Элли увидела их поближе, как тут же расхохоталась:

– Это же не…

– Вижу, – простонала мама. – Они прислали не те рамки.

– Может, для сувенирной лавки где-нибудь в Мэриленде они и сгодились бы.

– Кому может понадобиться рамка с крабом?

– А с омаром? – закатила глаза Элли.

– Эй, – ухмыльнулась мама, – не надо обижать омаров. Они наш хлеб с маслом. Фигурально выражаясь. – Она принялась запаковывать рамки обратно, оборачивая каждую бумагой. – Ты что так припозднилась? Небось тоже глазела на кинозвезд, как и все остальные в этом городе?

Элли поколебалась, потом покачала головой:

– Я уже собралась уходить, а тут Квинн устроила небольшой коктейльный взрыв. Пришлось помочь ей прибраться.

– Ясно. – Мама отодвинула коробку в сторону. – А я давно тебе говорю, чтобы ты работала только здесь. У нас тут всегда чистота и порядок.

Элли демонстративно скосила глаза на расставленные как попало товары, отчего магазин больше напоминал лабиринт, и они обе рассмеялись. Впрочем, шутка про вторую работу была шуткой лишь отчасти. Когда несколько месяцев назад Элли начала подрабатывать в «Карамельной крошке», мама отнеслась к ее затее без восторга.

Они с трудом сводили концы с концами, сколько Элли себя помнила. Пока она была помладше, это, как ей казалось, не имело никакого значения. У них с мамой было все, что нужно. Но предстоящий школьный год был последним, а это значило, что неминуемо надвигается поступление в колледж, а вместе с ним и неподъемная плата за обучение. Элли не хотелось довольствоваться бесплатным местным колледжем. Она мечтала о Лиге плюща, поэтому они уже начали прицениваться к займам. Кипа рекламных буклетов, испещренных колонками цифр и значками процентов, набранными мелким шрифтом, на мамином столе росла и росла. Одного этого было достаточно, чтобы Элли чувствовала себя виноватой, а сердце у нее начинало тревожно колотиться всякий раз, когда разговор заходил на эту тему.

Но несколько месяцев назад она узнала, что ее приняли на летний поэтический курс в Гарварде. Пробиться туда было совершенно невозможно. Элли и документы-то подала исключительно смеха ради, увидев объявление о наборе на доске объявлений перед кабинетом английского языка. У нее и в мыслях не было, что она может войти в число пятнадцати старшеклассников со всей страны, которым предстояло провести первые три недели августа в стенах Гарварда, изучая поэзию. Правда, стоимость программы была больше двух тысяч долларов, и ни стипендий, ни субсидий не предполагалось.

В тот вечер, когда она рассказала об этом маме, то увидела в ее взгляде сомнение.

– Я понимаю, что это отличная возможность, – начала мама, тщательно подбирая слова. – И я очень горжусь, что ты прошла. Но…

Элли не дала ей договорить. Слишком это было невыносимо.

– И мне дали стипендию, – услышала она собственный голос и с облегчением увидела, как мамины глаза снова зажглись радостью, а озабоченность сменилась искренней гордостью.

– Ну еще бы тебе не дали, – сказала она, обнимая Элли. – Я так за тебя рада!

Дать окончательный ответ, приедет она или нет, Элли должна была к концу мая. К тому времени на ее сберегательном счете было ровно сто семьдесят восемь долларов и двадцать четыре цента – и ни единой идеи, как собрать недостающую сумму до начала курса. Но она все равно отправила им анкету, поставив галочку в квадратике рядом со словами «Да, я буду участвовать».

Работа в «Карамельной крошке» подвернулась очень кстати. Но, по подсчетам Элли, всех ее заработков к концу лета должно было со скрипом хватить лишь на половину суммы. Квинн предложила одолжить ей часть денег, но Элли, хотя и была благодарна подруге за этот жест, понимала, что на самом деле всерьез рассчитывать на нее не стоит. Деньги утекали у Квинн между пальцев с катастрофической скоростью. Зарплату она умудрялась спустить в тот же день, когда ее получала; через несколько часов интернет-шопинга от денег оставался один пшик.

И все же до смерти не хотелось уступать свое место на курсе какой-нибудь фифе из богатой семьи, у которой не было необходимости все лето вкалывать ради этого на двух работах. Она просто не могла не поехать – и не могла попросить маму добавить ей денег до нужной суммы, когда они и так с трудом держались на плаву. Нет, мама бы не отказала, и от этого было только хуже. Не важно, на что ей пришлось бы пойти ради этого: продать магазин, пожертвовать почку, ограбить банк – мама расшиблась бы в лепешку, лишь бы раздобыть эти деньги, и именно поэтому Элли ни за что не стала бы ее просить.