Граждане неба. Рассказы о монахах и монастырях - Владимир Зоберн

Царь Михаил Федорович в грамоте 1644 года предписывал чугуевскому воеводе: «И ты б сослался в Белгород с Никитою Бабарыкиным, велел быти в Святогорском монастыре чугуевским служилым людям 3 человека с белгородскими служилыми людьми вместе, и отпускал бы в Святогорский монастырь на байдарах со всякими запасами и велел быти в Святогорском монастыре непременно по 3 месяца… да чугуевцам приказал бы, чтобы они в Святогорском монастыре были с большим береженьем, чтоб над ними татары и воры черкасы безвестно, украдом и обманом какого дурна не сделали… А будет, придут в Святогорский монастырь из Крыма, или от Ногай, или из Царьграда, или из иных земель полоненники, русские люди или иноземцы: и они б полоненных про татарский приход и про всякие вести расспрашивали; а за которыми полоненниками будут вести большие – и они с большими вестями присылали б товарищей своих в наши польские[5] города, которые к Святогорскому монастырю податны».

А в 1672 году приказывалось чугуевскому воеводе: «И ты б, по указу великого государя, для Святогорского монастыря, что на Северном Донце, игумену Корнилию с братией для бережения от прихода неприятельских людей велел дать в Чугуев полпуда пороху ручного, свинцу…»

Когда же у монастыря завелись споры об угодьях с соседними городами и владельцами земель, царь Федор Алексеевич сделал в 1679 году такое распоряжение белгородскому воеводе Пашкову: «Как к вам сия наша, великого государя, грамота придет, и вы б из Белгорода в Царев-Борисов, и в Маяцкий, и в Соленый[6] городы и в Святогорский монастырь послали дворянина добре… и с ним подьячего добре; и велели б им в тех городах, которые к монастырю близки, взяти с собою сторонних людей добрых и старожильцев, которые тамошние места знают. И с теми сторонними людьми и старожильцами и с царев-борисовскими, и маяцкими, и Соленого города людьми лучшими, против челобития архимандрита Иоиля с братиею монастырские их земли и всякие угодья по… выписи и по межам, и по граням досмотреть те земли и леса, и рыбные ловли, которые по даче боярина и воеводы князя Бориса Александровича Репнина со товарищи за тем монастырем написаны… и те земли по той даче и по межевым книгам со всеми угодьями отдать тому монастырю… А около того монастыря в ближних местах лесных угодий пустошить и в Северском Донце рыбу ловить тех городов жителем не велеть, чтоб того монастыря архимандриту с братиею было чем впредь питаться и розно не разойтись…»

Таково было в течение многих веков русской истории великое государственное значение Святогорского монастыря. Его горные твердыни, защищенные, с одной стороны, пучинами реки, с другой – глухими лесами, были своего рода конечным острием железного клинка, который вбит был русской государственной силой в глубину степей, под самое сердце Крымского ханства. Этой же цели служила цепь укрепленных городков, острожков, валов и сторожей, устроенных вдоль берегов Донца, – реки степей. Святогорский монастырь, охваченный, как пустынный остров – водами океана, безлюдными степями, по которым кочевали и разбойничали хищные орды азиатов, являлся с зари русской истории очагом христианства и православия, к которому, словно к духовному сердцу, невольно притягивались рассеянные по берегам степных рек оазисы русской народности. Это были первые аванпосты надвигавшейся русской силы – казаки, звероловы, пасечники, промышлявшие на свой страх в диких дебрях лесов; караулы и сторожи, высылаемые государством в глубь Дикого поля. А были еще полоняники, постоянно и во множестве бегавшие по следам князя Игоря из улусов грабителей вдоль спасительного потока Донца, ведущего прямо на Русь…

Святогорский монастырь был их общим прибежищем и как боевая твердыня, и как родной дом, где они были накормлены, напоены и одарены незаменимым душевным утешением.

Святогорская Лавра, река Северский Донец. Фото Vizu.

Это тот самый, старый, многоводный Донец, каким он был века назад на пространстве сотен верст своего течения, каким его видел еще князь Игорь, когда бежал из половецкого полона, скрываясь в дремучих чащах берегов

Эта обитель играла в истории степной Руси почти ту же роль, какую Сергиево-Троицкая Лавра или Соловецкий монастырь играли в истории Северной Руси.

Святогорская Успенская Лавра. Фото Sgiaz.

«Если здесь не уметь, то где же молиться? Здесь так близко к небу, здесь так далеко от земли!» – выразился о Святогорье архиепископ Филарет

И нельзя не изумляться поразительному убожеству русского исторического чувства у тех наших деятелей, которые без колебания и раздумья, с легким сердцем решились на упразднение этой древней твердыни русской народности, забыв родные летописи… Эти современники и питомцы французских энциклопедистов готовы были обратить в парк избалованного князя, в какой-нибудь «Монплезир» во вкусе модной тогда госпожи Помпадур, пустынные леса и утесы, еще полные памяти суровых монашеских подвигов и кровавых сеч наших доблестных предков с басурманами.

Но сердце народа, с влеченьями которого так мало церемонились в тот век благонамереннейшей и либеральнейшей философии, отстояло с обычным мужицким упорством любимую историческую святыню и не дало погаснуть преданиям и обычаям иноческой жизни в старинном гнезде православия. Толпы богомольцев не переставали тянуться через окрестные леса из ближних и дальних мест поклониться чудотворному образу, побродить по пещерам древних святых трудников и получить благословение от какого-нибудь неведомого отшельника.

Вот как архимандрит рассказывал об этом Андрею Николаевичу Муравьеву, водя его по обрывам меловых скал: «Тут обитал даже при нас тайный отшельник, и мы около полугода о том не знали, удивлялись только, что устье этой пещеры было черно и видали иногда как бы струю дыма, из него исходившую; однажды подстерегли человека, который вдруг скрылся с этой площадки, на которой мы стоим… Я сам пришел сюда и стал умолять неведомого раба Божия выйти из его вертепа[7], дабы не навлечь неприятности на только что зарождавшийся монастырь, если в нем будут скрываться неизвестные люди. Долго не было отзыва на мои увещания, так что я принужден был прибегнуть к угрозам, уверяя, что, несмотря на опасность, найду средство подмоститься к его скале. К общему изумлению, внезапно явился из устья пещеры сухой, изможденный человек еще не преклонных лет, в одной сорочице. Легко перепрыгнул он через пропасть из своей пещеры на острие противолежащего утеса, взлез на наш выступ и, молча поклонившись нам, удалился. Мы не любопытствовали спросить: «Ты кто?» Да он бы и не дал нам ответа. И с тех пор, вот уже шесть лет, никто его не видал!»

Закончим и мы свой очерк этим характерным рассказом, который убеждает лучше всяких рассуждений, что древние русские святыни черпали свою нравственную силу, свое историческое значение не в правительственных распоряжениях и не в средствах казны, а в глубинах духа народного, в том неистребимом религиозном чувстве, которое гнало в дремучие леса добровольных подвижников, которое помогало их одиноким силам истачивать пещерами и переходами каменные утробы скалы и одушевляло их на многолетние тяжкие подвиги отшельничества.

Народ сохранил в сердце свою древнюю Святогорскую пустынь, несмотря на упразднявшие ее существование указы канцелярий. И эта народная святыня любовью народа ожила и продолжает жить, восторжествовав над историческим невежеством людей, чуждых народному духу, – всеми теперь признанная и всеми чтимая.

Владислав Маевский

Афонские рассказы

Православный монастырь Кутлумуш на горе Афон. Фото Adriatikus.

Владислав Альбинович Маевский (1893–1975) – из дворян Полтавской губернии. Как доброволец участвовал в Балканской войне 1912–1913 годов; с 1919 воевал в Белой армии; в 1920 эвакуировался из Крыма в Константинополь, затем переехал в Сербию; в 1931 году окончил богословский факультет Белградского университета, потом работал секретарем Патриарха Сербского Варнавы. После Второй мировой войны переехал в Америку, преподавал в Свято-Тихоновской духовной семинарии в Саут-Кейнане. Будучи секретарем Патриарха Сербского, Маевский имел исключительные возможности посещать православные святыни в Югославии и за ее пределами; трижды побывал на Афоне, впечатления от встреч на Святой Горе отражены в книгах: «Иверская Богоматерь» (1932), «Святая Гора» (1936), «Неугасимый светильник» (1940), «Лавра Хилендар» (1941), «Афонские рассказы» (1950), «Афон и его судьба» (1969).

Чудесное предание

Сотворилось это чудесное событие тогда, как гласит предание, когда вознесшийся во славе с горы Елеонской Спаситель мира уже занимал Свое место одесную Отца Бога. Только Пречистая Богородица оставалась на земле, окруженная святыми апостолами, продолжавшими жить в Иудее.