Патриот - Алексей Анатольевич Навальный

войне. На этом памятнике чаще всего перечислены фамилии местных жителей, не вернувшихся с войны. И вот если подойти к такому памятнику в селе Залесье, находящемся в нескольких километрах от Чернобыльской атомной станции, то на нём среди прочих фамилий можно прочитать: «Навальный, Навальный, Навальный, Навальный». Много Навальных. Уже непонятно, кто из них мои родственники, а кто — однофамильцы.

Мой отец родился в этом селе. Окончив школу, он решил стать военным и пошёл в военное училище, после чего в Украине уже не жил, а служил в разных военных городках на территории России. В деревне остались два его старших брата и мать — моя бабушка. К ней я и ездил каждое лето, всякий раз традиционно выслушивая шутки родственников о том, что я худой и бледный «москаль» и сейчас они меня откормят украинским салом.

За лето мне действительно скармливали количество еды, которому позавидовал бы борец сумо. Я превращался в загорелого деревенского «украинского хлопчика», забывшего русский язык, зато выучившего несколько молитв — их читала религиозная бабушка, а я просто запоминал и мог повторить, не понимая смысла. Осенью меня сдавали родителям, и мой внешний вид служил аргументом в постоянном насмешливом застольном споре о преимуществах украинцев над русскими (и наоборот). Мать, родившаяся на Русском Севере, в Архангельске, и выросшая в подмосковном Зеленограде, была за этим столом, понятное дело, этническим меньшинством. А я, в миллионный раз слыша вопрос: «Лёша, так ты русский или украинец?», старался увильнуть от ответа, удивляясь про себя, почему взрослые настолько обожают задавать вопросы с дурацкой альтернативой — вроде: «Ты кого больше любишь, маму или папу?»

Чернобыль был ближайшим городом к Залесью, где я проводил лето, — местом, куда все деревенские ездили за покупками и где многие работали. Там же находилась ближайшая действующая церковь. В ней меня крестили тайком от отца. Как любой офицер Советской армии, он был членом Коммунистической партии Советского Союза, а значит, атеистом. Бабушка страшно боялась, что факт крещения ребёнка станет известен и отца за это исключат из партии. Но Бога она боялась ещё больше, поэтому отвела меня в церковь и окрестила. Понятное дело, долго это тайной оставаться не могло, мать с отцом довольно скоро узнали о крещении от родственников. Однако, вопреки опасениям бабушки, ругаться не стали, а просто посмеялись над её страхами.

Деревня была разновидностью рая. Там была речка, там была черешня на деревьях в неограниченном количестве. Там была бабушкина корова. Её исполинский размер позволял мне чувствовать себя очень крутым, когда я, каждый вечер исполняя свою обязанность, командовал ей идти в хлев, после того как пастухи пригоняли деревенское стадо домой. Там было существенно больше еды, и она была домашняя, а не ужасная, из универмага. Наконец, там были самые весёлые и классные люди. Мои дяди, тёти, старшие братья, сестра, крёстные и прочие родственники, чей статус и степень родства часто было просто невозможно понять.

Рай был уничтожен в половину второго ночи 26 апреля 1986 года. На четвёртом энергоблоке Чернобыльской станции произошёл взрыв. Для всего мира это стало крупнейшей ядерной катастрофой. Для СССР — одной из причин развала страны, с трудом переживавшей экономический кризис «развитого социализма». Для украинской части моей семьи — огромной трагедией и полным обнулением прежней жизни. А для меня — первым жизненным уроком и событием, сильно определившим мои взгляды. Радиация была далеко, зато вранья и лицемерия было столько, что они просто затопили страну.

Спустя несколько дней после взрыва, когда советскому правительству был уже отлично известен масштаб радиационного заражения, жителей сёл вокруг Чернобыля, включая моих родственников, выгнали на сельскохозяйственные работы — сажать картошку. Взрослые и школьники копались в земле, на которую недавно осела радиоактивная пыль. Конечно, местные знали, что что-то происходит. Многие ездили на работу в город, у некоторых были знакомые, работавшие на станции. Новость о том, что на станции был взрыв, распространилась молниеносно. Но власти-то взрыв отрицают — что же это означает? Что он был ещё сильнее, чем можно предположить? Или что его вообще не было? Было ясно: раз власти что-то скрывают, значит, есть что скрывать, но вслух об этом не скажешь. На дворе всё ещё 1986 год, и даже мысли о том, что скоро Советский Союз с его огромной машиной контроля над мыслями и словами перестанет существовать, никому в голову не приходит. Поэтому, если тебе сказали: «Иди и копай картошку», значит, нужно идти и копать картошку. Это было самое опасное и вредное занятие, которое только можно было придумать. Зачем это было сделано? Чтобы не создавать панику среди населения.

Очень типичный и совершенно тупой ответ советской, а потом и российской власти на любой кризис: «Интересы населения требуют, чтобы ему бесконечно врали». Ведь в противном случае люди, конечно же, начнут выбегать из домов и хаотично метаться, поджигая строения и убивая друг друга!

Однако правда в том, что такого никогда не происходило. Это самое население в большинстве кризисных ситуаций готово вести себя разумно и дисциплинированно, надо просто объяснить ему, что происходит и что надо делать. Вместо этого — и я наблюдал потом такое много раз, пусть и в меньшем масштабе, — чиновники всегда первым делом врут. Для них в этом нет практической пользы. Просто закон такой: в любой ситуации обманывай. Принижай ущерб, всё отрицай, вводи в заблуждение. Потом разберёмся, но вот прямо сейчас, в кризисный момент, надо сказать неправду, потому что глупое население к правде, конечно, не готово.

Вот и в той ситуации с Чернобылем бесполезно искать рациональное зерно. Почему для успокоения людей надо было выгнать их на принудительные сельхозработы, а не предложить им, например, оставаться дома в течение недели и не выходить на улицу без крайней необходимости?

В Киеве — огромном миллионном городе и столице Украины — 1 мая, то есть спустя всего пять дней после взрыва, была проведена первомайская демонстрация. Ровно с теми же пропагандистскими целями: соврать, притвориться, что всё хорошо. Сейчас мы знаем, как принимались эти решения. В своих кабинетах сидели деятели Коммунистической партии, которых беспокоило только одно: чтобы ни советские люди, ни, боже упаси, иностранцы ничего не узнали об атомной катастрофе. Здоровье десятков тысяч людей было принесено в жертву грандиозной операции прикрытия, которая к тому же оказалась совершенно бесполезной: радиоактивный выброс был настолько велик, что его фиксировали лаборатории по всему миру.

Много лет спустя, отбывая срок по очередному аресту, я сидел в камере и читал альманах, где были опубликованы архивные документы — секретные справки КГБ УССР. Там был описан потрясающий эпизод с корреспондентом журнала Newsweek,