Патриот - Алексей Анатольевич Навальный

мне в палату, я открываю глаза, смотрю на эту красивую женщину и думаю: «О, пришла Юля, как классно». Тогда я вообще ещё никого не узнавал, совершенно не понимал, что происходит. Просто лежал и не мог сфокусировать внимание. Но я помню, что каждый день наступал самый лучший момент — рядом со мной появлялась Она. Она лучше всех знала, как поправить мне подушку и как со мной разговаривать. Она не причитала: «Ах, бедный Алексей!», она улыбалась и смеялась, и мне от этого становилось хорошо и спокойно.

На стене напротив моей койки в реанимации висела большая доска. Там было что-то изображено, но, как я ни старался, сконцентрироваться на ней не получалось. Я смотрел на доску целыми днями, а потом в какой-то момент вдруг понял, что там нарисованы сердечки. Чуть позже я понял, что их количество растёт. Потом начал их считать. Потом я осознал, что, пока я нахожусь в реанимации, Юля приходит и рисует по сердечку каждый день. Глядя на это, я однажды даже сам смог написать что-то на бумажке, протянутой Юлей. Правда, когда она, уже после выписки, показала мне эту бумажку, оказалось, что там не текст, а что-то больше похожее на кардиограмму. Ещё долго писать у меня получалось только в столбик. Писать в строку я научился несколько недель спустя, но ещё долго переставлял местами буквы в словах.

Однажды, когда я уже неплохо ориентировался в реальности и даже понемногу начинал вспоминать английский, я попросил у медсестры воды. Она сказала, что даст мне её, как только я напишу это слово, — и протянула ручку. Я помнил, как будет по-английски «вода», но как это пишется — понятия не имел. Я попробовал и так, и эдак — ничего не выходило. Я начал злиться, снова раздражённо потребовал воды. «Попытайтесь написать ещё раз», — твёрдо велела мне медсестра. Я повозил ручкой по бумаге, окончательно впал в бешенство и в сердцах написал вдруг возникшее в моем подсознании слово — «fuck». И с некоторым злорадством, но всё-таки больше с гордостью протянул бумажку медсестре. Она посмотрела на меня сочувственно: я написал «fkuc».

Я пытаюсь излагать свои воспоминания последовательно, но на самом деле это была сплошная мозаика из фрагментов реальности и снов. Японский профессор. Листок бумаги и ручка. У меня нет ног. Сердечки на стене. Я попал в страшную аварию. Юля. Я в тюрьме.

Я сижу в тюремной камере на шконке. На стенах вокруг меня написаны правила внутреннего распорядка, только это не обычные правила, а слова из песен известной российской рэп-группы «Кровосток». Охранники требуют, чтобы я зачитывал им эти правила, то есть тексты песен, снова и снова, тысячу раз. Это была настоящая пытка, и в этом своём сне я очень злился. Потом, когда я уже пришёл в себя и рассказал об этом в интервью, ребята из «Кровостока» ответили мне в твиттере: «Лёш, за бэдтрип прости».

В моей палате на стене висел огромный телевизор, и это было отдельным испытанием, мало уступающим по степени мучительности моему навязчивому бреду. Пока я постепенно приходил в сознание, медперсонал старался меня всячески развлекать. Однажды они решили включить мне футбол. Проблема была в том, что я совсем не фанат футбола. В какой-то момент мой коллега Леонид Волков, который приходил меня навещать, спохватился: «Вы зачем футбол ему включаете, он его не любит». Телевизор быстро выключили, а я, хоть и мало что тогда понимал, испытал огромное облегчение.

Юля и Леонид несколько раз пытались рассказать мне, что произошло. Получилось не сразу. Они как будто стучались в закрытую дверь, а за этой дверью был мой мозг, и он не отзывался. Они говорили мне про отравление, про самолёт, где я отключился, про больницу в Омске, наполненную ФСБшниками, про то, как меня долго оттуда не выпускали, про эвакуацию в Германию — а я просто сидел и смотрел в одну точку. Они долго и подробно рассказывали мне, что Путин пытался убить меня, пока я путешествовал по Сибири, что независимые лаборатории подтвердили, что меня отравили, более того — тем же самым веществом, которым российские спецслужбы отравили Скрипалей в Солсбери. И в очередной раз, когда они произнесли слово «Новичок», я вдруг посмотрел прямо на них и сказал: «Блядь, что? Ведь это же так тупо».

Леонид говорит, что именно в этот момент он понял, что со мной всё будет в порядке.

Постепенно я полностью осознал, что со мной произошло, и вспомнил, что этому предшествовало. И какими бы увлекательными и захватывающими ни были подробности моего несостоявшегося убийства, гораздо больше меня тогда интересовало, чем закончились выборы в Томске и Новосибирске. Мы выпустили наши расследования? Их посмотрели? Люди проголосовали? А как? Удалось ли победить «Единую Россию»? Сколько процентов набрали наши кандидаты? В ночь подсчёта голосов я заставлял Юлю читать мне твиттер вслух, а потом заплетающимся языком диктовал ей сообщения, которые нужно было отправить коллегам.

Результаты выборов превзошли наши ожидания. В Томске победили девятнадцать из двадцати семи поддержанных нами кандидатов, в том числе глава нашего штаба Ксения Фадеева и её заместитель Андрей Фатеев. В Новосибирске депутатами стали двенадцать кандидатов, которых мы поддержали, и среди них опять же координатор нашего местного штаба Сергей Бойко.

И всё-таки, мне кажется, я не полностью осознавал реальность до тех пор, пока мне не разрешили в первый раз самому встать и сделать несколько шагов. Вставать мне не разрешали долго, потому что я был склонен к побегу и даже предпринимал некоторые попытки его осуществить. Пока я медленно приходил в себя, я понял, что снаружи моей палаты всё время стоят какие-то люди и смотрят на меня через стекло. Они не были похожи на врачей, и после того как я узнал, что со мной произошло, мне объяснили, что это охранники. Однажды я попытался уговорить Юлю выхватить у них оружие и помочь мне бежать. Я чувствовал, что мне надо срочно скрыться. Пистолет я так и не получил. Тогда я решил справиться сам: оставшись один, я сорвал с себя катетеры и трубки, залив палату кровью, и попытался встать. Ко мне, конечно, тут же вбежали медики и быстро уложили меня обратно на кровать, но я так просто не сдался и в следующие дни предпринял ещё несколько попыток.

И когда наконец с разрешения врачей я сам смог подняться и очень медленно пройти несколько шагов до раковины, я по-настоящему всё вспомнил. Я хотел умыться, но руки меня не слушались, и в памяти вдруг ясно всплыло, как несколько недель назад я точно так же пробовал умыться в