Красное ухо - Эрик Шевийар

Ну как такое возможно?

Он думает, что человек поет ему песню, и в знак благодарности расплывается в идиотской улыбке, в ответ на которую человек повышает голос и принимается жестикулировать, а потом внезапно замолкает, увидев, что ничего не поделаешь, иностранец не ответит на его вопросы. Удаляется он под бурные аплодисменты. В другой раз нищий протягивает ему руку. Красное ухо тепло ее пожимает, восхищаясь про себя дружелюбием местных жителей. А вот он надувает розовый шарик и протягивает его маленькому мальчику, который однако в страхе отступает. Потому что из-за спины иностранца их атакует зебу[8]. Африканским женщинам в ослепительных набедренных повязках Красное ухо дарит бежевые и коричневые шейные платки.

Последний писк французской моды, объясняет он.

Высовываясь из машины, чтобы подать милостыню слепому старцу, Красное ухо нечаянно заезжает подруге в челюсть. «Поосторожней нельзя?» — ворчит подруга. Как же ей все-таки далеко до понимания Африки! Ее забота о собственном здоровье выдает в ней неисправимую европейку, тогда как он, Красное ухо, уже определенно встал на путь исправления. Судите сами: директор Пансиона, до сих пор ходивший исключительно в бубу[9], сегодня оделся по-европейски. Это хорошо, Мали мне уже не так чуждо, значит, я потихоньку адаптируюсь, удовлетворенно констатирует Красное ухо. Но как-то вечером его освистывает шайка малолеток, которые следуют за ним по улице, выкрикивая французские ругательства и хохоча. Вернувшись в Пансион, Красное ухо разорвет свою великую поэму про Африку.

(Ага! Так вот почему ее никто никогда не видел!)

Иногда Красное ухо обращается прямо к Африке.

Африка, говорит он, и все думают, что сейчас наконец начнется обещанная песня.

Африка, Африка. Как он, однако, смело заявляет свою тему! Как точно ее называет!

В этом двойном обращении — зарождающийся ритм будущей поэмы. Вот послушайте: Африка! Африка!

Африка, повторяет он, и его рука устремляется в сторону, ладонь раскрывается.

Голос звучит громко и уверенно, язык не устает отстукивать три волшебных слога: Африка!

Еще немного, и поэма, подобно океану, подобно стае гну, выплеснется на нас звучным и величественным потоком.

Африка! Какое начало! Какая увертюра! Красное ухо вглядывается в горизонт. Он дрожит от напряжения.

Африка, повторяет он.

О Африка! Приди же наконец в мою поэму!

Повздорили вентилятор с москитной сеткой. Первым начал вентилятор. Он напал на нее, грубый, гнусный, он хватает ее, сжимает, душит, поднимает ее целомудренные юбки, как зверь, дышит ей в лицо. Поначалу сетка не сопротивляется. Она как французская новобрачная во время свадебного путешествия. Она покоряется судьбе. Мама ее предупреждала. Она говорила ей, что это должно случиться. Да и как она еще могла поступить, что тонкая тряпица может противопоставить ветру, срывающему черепицу с крыш? И вот она уже лежит, истерзанная и подавленная, а мерзкий сластолюбец уже поглядывает на ее раскрытые бедра.

Но тут расстановка сил меняется.

Потому что сетка наконец обнаруживает на потолке это жирное жужжащее насекомое. Она прошла отличную школу и с первого взгляда распознает врага. Зачем ждать, пока насекомое прилетит, раз теперь она и сама летает, то может пуститься за ним в погоню. Что она и делает, к вящему изумлению вентилятора, который робко пытается ей воспрепятствовать и тут же оказывается намертво повязанным. Оказывается, мотор тоже может кипеть от негодования.

Кто же победит? Москитная сетка или вентилятор? Или же не он и не она.

Но Красное ухо не желает расставаться ни с комнатным вертолетом, который по первому требованию переносит его на родные широты (где ящерица и улитка, как добрые соседи, коротают время за светской беседой о метеорологических явлениях), ни с москитной сеткой, до сих пор успешно защищавшей его если и не от вероломных налетов комара, то по крайней мере от яростных набегов гиппопотама, чреватых куда более серьезными травмами. И кто бы мог подумать, что толстокожее животное не справится с марлевой тряпочкой? Теперь мы знаем, обо что носорог ломает себе рог и почему он так часто у него ломается.

Своими беспомощными наскоками он даже не разбудил нашего лежебоку.

А вот от подлого анофелеса[10] так просто не отделаешься. Красное ухо исступленно лупит себя по бокам. И с завистью думает о тех счастливчиках, которые в этот момент вдали от злобного роя отбиваются от какой-нибудь одинокой пантеры. Кто-нибудь наконец объяснит ему, что накомарник не предназначен для надевания на комара?! Или же никто не решается поколебать столь трогательную веру в слова, на коей зиждется вся его жизнь? Ну всё, поздно: теперь на его бледное обескровленное тело слетятся мухи. Только его уши все еще краснеют.

В этой стране кровавых ритуалов комар мстит за жертвенного агнца. Завтра утром мокрую шкуру Красного уха повесят сушиться на террасе Пансиона.

Впрочем, Красное ухо каждый вечер осматривает потолок и стены своей комнаты, и каждый вечер его выводит из себя крошечное коричневое пятнышко, которое он упорно принимает за комара. Он замечает его издалека, темная точка на белой стене. Вот он, крадучись, подбирается к кровопийце, заносит над головой свою карающую длань, вооруженную домашним тапком, замахивается и размазывает гада. Каждый вечер Красное ухо бьет тапком по одному и тому же пятнышку на стене. Доказательством тому служат следы его подошв; судя по ним, он забирался и на потолок. Ну и что! Эта комната предоставлена в его распоряжение. Он здесь хозяин.

Каждый вечер Красное ухо обходит свои владения.

Иногда Красному уху достаточно хлопнуть в ладоши, чтобы комар уловил его мысль. Потом, не зная, как избавиться от мокрого трупика, он тщательно трет руки до полного исчезновения насекомого. И пусть комар в этих краях представляет для человека реальную опасность, он никогда так жестоко не мучает свою жертву. «Отныне за каждый нанесенный мне укус погибнет дюжина ваших сородичей», — изрекает Красное ухо. Пусть знают!

И открывает окно, чтобы выпустить толстую комариху, которая полетит разносить эту жуткую весть.

Охота окончена. Красное ухо приступает к стирке, вываливает грязное белье в биде и под звуки африканских песен, транслируемых по радио, принимается мять, отжимать и полоскать свою рубашку в мыльной воде, подражая деревенским женщинам, которых утром видел на реке. Вот что значит жить в Африке.

Вечером следующего дня он встает под душ прямо в одежде и натирается стиральным порошком.

По ночам, когда, лежа в постели, Красное ухо готовится погрузиться в сон, до него доносится выразительный ослиный рев. Вот она, вечная Африка. Ни о каком сне больше не может быть и речи. Только на двадцать третью ночь до него доходит, что этот душераздирающий стон, этот ночной плач Африки, измученной дневными трудами, этот отчаянный крик о помощи, от которого иной раз у него на глаза наворачивались слезы, на самом деле несется из недр канализации. После этого открытия Красному уху уже ничего другого не оставалось, как постараться заснуть несмотря на шум и раздражение. Ровно без пятнадцати шесть его будит призыв к молитве. Он вскакивает, прислушивается. Господи, как это красиво и необычно! На третью ночь завывания муэдзина мешают ему не больше колокольного звона. Но кто это орет дурным голосом на заднем дворе Пансиона, окончательно изгоняя нашего горемыку из царства сна?

Все тот же постылый голос предков[11].

Недаром на заре своей жизни Красное ухо каждый вечер боялся обнаружить под своей кроватью крокодила: сегодня перед сном он поймал в складках простыни маленькую ящерку-агаму. Вот как реализуются детские страхи и мечты! Но не подумайте, что в своей африканской комнате Красное ухо только и занимается что тщательными изысканиями. Нет-нет, здесь он знакомится с гением места, предоставляя ему полную свободу действий. Дух явился, чтобы испытать старика. Стоит ли ему верить, когда он говорит, что готов к любым метаморфозам?

На следующее утро окровавленную шкуру старика повесят сушиться на террасе Пансиона.

Что интересно, он действительно меняется. Еще недавно ничто так не раздражало его, как противное жужжание мухи. Теперь же он с удовольствием вслушивается в него, радуясь тому, что имеет дело со старой знакомой, а не с какой-нибудь пчелой-убийцей. Его щиколотки покрываются волдырями. Говорят, у комаров кусаются только самки. Это утешает, однако, похоже, на всю комариную популяцию приходится один-единственный самец-производитель. Одной рукой Красная щиколотка хлопает себя по щеке, другой — чешется.

Но лучше уж десяток комаров, чем паук, который не заставит себя ждать, заключает он, выпутываясь из тенёт накрывшей его москитной сетки.