Бестеневая лампа - Иван Панкратов

— Не было никакой салфетки, — оборвал ее хирург. — Забудь, пожалуйста. Вот прямо сейчас забудь. Но выводы сделай такие, чтобы на всю жизнь. Чтобы за тобой или за мной никто ничего подобного никогда не достал.

Юля согласно кивнула одними ресницами — медленно и сексуально.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Виктор, — а теперь пускай мне халат развяжут, пока я его не порвал.

…Дед сидел в гараже на маленькой табуреточке и перебирал картошку, для которой отгородил вдоль стены при помощи досок маленькое, но глубокое хранилище. Машина стояла на улице под деревом, на освободившемся полу сушилось примерно пара мешков хорошего крупного картофеля.

Виктор молча подошел, взял у стены брезентовый складной стульчик, поставил рядом, присел и стал помогать.

— Гнилье вон в то ведро, — дед указал поворотом головы немного в сторону. — Крупную аккуратно на пол. Не бросай, а клади. Потом в мешки сложим и в подпол. Среднюю пока не трогай, на весну надо отобрать.

В тишине они просидели около десяти минут, сортируя урожай. Потом дед спросил:

— Нашел?

Виктор кинул очередную картошину с подкисшим боком в ведро для гнили и кивнул.

— С Манохиным говорил?

— Говорил.

— А он?

— Плечами пожал только. Радует, что хоть «спасибо» сказал.

— «Спасибо» — это хорошо, — дед оглянулся, оценивая, сколько картошки отобрано для спуска в подвал. Виктор положил руку ему на плечо и спросил:

— Откуда ты знал?

Дед обернулся и посмотрел на внука — каким-то хитрым и добрым взглядом. Спустя несколько секунд паузы он ответил:

— Я тебе сейчас кое-что скажу, но ты — обещай, что никому.

Виктор кивнул.

— Я не просто знал, — дед взял в руку картошину, покрутил, подбросил пару раз. — Я был уверен. Ты помнишь, что я первое спросил, после того, как ты анамнез рассказал?

— Ты спросил — кто оперировал.

— А почему?

— Мы это с Рыковым сегодня обсудили. Потому что у тебя какой-то свой подход к каждому хирургу, ты за каждым знаешь, кто на что способен — недаром ты ведущим хирургом был дольше всех.

— Да, почти двенадцать лет… — задумчиво покачал головой дед. — Многих повидал. И это не первая салфетка у Манохина.

— Как так? — брови у Виктора сами поползли вверх.

— А вот. Не первая. Третья. Просто про первую никто не знал, а про вторую только сам Манохин. Любит он глубоко в ране работать тупферами, салфетками, турундами. И один раз я на перевязке достал салфетку на третий день после операции — ничего не случилось еще тогда. Просто не успело. Почувствовал каким-то шестым чувством, что надо пару швов снять и поискать в глубине. Снял, достал, зашил заново. Пометку себе в перекидном календаре сделал — а Манохина на следующий день прикомандировали к фронтовым учениям на полтора месяца, и как-то забылось. А через год — вторая салфетка. Отозвал его в сторонку, говорю, что ж ты, милок, такой невнимательный. Он огрызнулся. Я половины из-за своей глухоты не расслышал, но понял, что, раз я ему не начальник, то и нечего его учить.

Виктор вздохнул и продолжил перебирать картошку.

— Ну и по снимку понятно было, — неожиданно продолжил дед. — Не так все выглядит при остеомиелите. Рентгенологам тоже можешь гол забить — пусть книжки внимательней читают. А мы давай-ка лучше мешки наполним…

Они провозились в гараже еще около часа, освободив место для «Жигулей». Дед подавал Виктору мешки, тот принимал их внизу, в подвале, и все думал, думал о том, как старый хирург видит всех молодых насквозь. Лучше всякого рентгена.

Когда работа закончилась, дед протянул ему руку и помог выбраться наверх, хотя надобности в этом особой не было.

— Выводы для себя сделал? — спросил он Виктора, не выпуская руки.

— А куда ж деваться, — тот пожал плечами. — Пришлось.

— Это главное, — согласно кивнул дед. — В медицине все так — старайся извлекать уроки из ошибок других. Свои еще успеешь понаделать. А что там с дежурной медсестрой?

— Рыков на личный контроль взял. Мы с ним все объяснительные прочитали — не надо Шерлоком Холмсом быть, чтобы понять, что драку предотвратить она не могла. Но выговора не избежать, я уверен. С формулировкой «За ненадлежащий контроль за переменным составом». Из тех, кто в виновниках будет ходить, она легче всех отделается. Год без премии. Я без Академии и без четырехсотого приказа — а это примерно триста тысяч к зарплате. Рыков — ему могут контракт не продлить, у него заканчивается через полгода.

Дед внимательно выслушал, одобрительно кивнул, убрал в сторону табуретку, сложил стульчик и пошел к машине. Заехал он в гараж быстро и четко, с одного раза, впритирку к хранилищу для картошки. Выбрался из машины, несмотря на тесноту и больную спину, и каким-то хитрым шагом, опираясь на стену одной рукой, вышел из гаража. Виктор помог ему закрыть двери, а потом сказал:

— Рыков хочет, чтобы я тебя чаще привлекал к консультациям — особенно после этой салфетки. У нас хватает порой непонятных пациентов — где-то с диагностикой проблемы, где-то с техникой или с тактикой.

Дед кивнул, понимая и соглашаясь.

— Зовите. Я пока при памяти. Чаю, может, хочешь?

Виктор не отказался, и они поднялись к деду домой. Владимир Николаевич любил чай с молоком, пил всегда из огромной кружки, чуть ли не поллитровой. «У начальника должна быть большая кружка, — говорил он. — Чем больше кружка, тем больше уважение». У Виктора на работе была такая же — только любил он больше кофе.

Расположившись на кухне, они несколько минут молча отхлебывали из своих кружек, дед хрустел сушками, немного вымачивая их, чтоб поберечь зубные протезы, Виктор ел бутерброд с колбасой.

— Дед, все спросить тебя хочу…

— Давай, — закинув очередную сушку в рот, ответил дед.

— Есть в твоей биографии один факт… Ты, наверное, и не задумывался об этом никогда. Когда закончилась война, тебе было двадцать шесть лет. Всего двадцать шесть. И ты знал всю военно-полевую хирургию. Ты оперировал на голове, груди, животе, конечностях. Ты не боялся кровотечений, перитонитов. И ты был лишь на три года старше теперешних выпускников мединститутов.

Дед заинтересованно слушал — похоже, он действительно, никогда не задумывался над этими фактами.

— Сейчас, если в двадцать шесть лет ты сможешь в одиночку аппендицит прооперировать, то ты просто гениальный хирург, — продолжил Виктор. — Я вижу, что творится в операционных. Накопилась масса узких специалистов, скоро появятся хирурги по левому легкому или по правой ноге. Сертификаты и регламентирующие документы, приказы бесконечные, сюда нельзя, туда не смей. А ты мог все, и никаких тебе разрешений на это было не надо. Я же помню, как ты рассказывал про Курилы, где и зубы удалял, и «волчью пасть» оперировал…

— Замечательная история там, кстати, случилась, — подхватил дед, услышав слово «Курилы» и даже не заметив, что перебил внука. — Остров наш, Кунашир, далеко не самый большой был. Медсанбат на одном берегу, районная больница на другом. Между ними тридцать километров — остров узкий. Звонят из больницы — у женщины трудные роды, кровотечение, не справляются, помощи просят. У нас вертолета нет, какие тогда вертолеты. Машина санитарная — одна разобрана в гараже, другая не завелась. Я принимаю решение и иду туда пешком. А это не по асфальту тридцать километров, там и через сопки перевалить надо было.

— Да ты Бэтмен, дед, — усмехнулся Виктор.

— Сам ты Бэтмен, — отхлебнул дед чаю, демонстрируя свои знания о мире супергероев и продолжил. — Бэтмену до меня, как до Луны. Он бы пешком точно не пошел. А я за восемь часов добрался. Женщина живая еще была, они ее как-то дотянули до утра…

— Ты ночью, что ли, шел?

— А я не сказал? — искренне удивился дед. — Они ж вечером позвонили. Такие вещи всегда не ко времени. Как говорится, зубы начинают болеть в ночь на субботу. Вот и она — решила рожать вечерком. Я пришел, разобрался с ней, прооперировал. Ребенка, правда, не спасли, но зато мать жива. Лечение расписал на ближайшие два-три дня, позавтракал, и обратно.

— Обратно — в смысле — пошел? — Виктор забыл про свой чай. — У них машины не нашлось?

— А я не спросил. И они тоже