Мама, папа, я и Перестройка - Марципана Конфитюр

есть на самом деле, во время этого занятия не приходилось: обращаться с красками я толком не умел никогда, да к тому же новые детские пальцы оказались крайне неуклюжими. Тем не менее, фигурки мамы и моя к концу занятия на моём листке появились: они шли, взявшись за руки, с портфелем и гладиолусами из правого конца бумажки в левый. Доволен своим рисунком я был ровно до того момента, как сосед, ещё недавно ловко сложивший три и два, не начал над ним смеяться, вопрошая почему у моих персонажей по одному глазу и носы не посередине, а сбоку. Его собственная мать и он, конечно, шли, вывернув лица в анфас к наблюдателю. О том, что такое «профиль», в нашей группе никто не имел понятия, а над тем, что я изобразил уродов, вскоре хихикал весь ряд. Так я понял, что не выпендриваться надо ещё уметь.

2.7

После занятий мы кое-как оделись, выстроились парами на крылечке и отправились гулять на свою площадку. Чтоб гулять было не скучно, нам была выставлена пластиковая корзина с потасканными, порой сломанными игрушками: я вспомнил, как по мере их полной утраты нам время от времени велели приносить из дому новые и сдавать в общее пользование. Таким образом, прогулочная корзина была чем-то вроде пенсии для разлюбленных или обещавших в скором времени прийти в негодность игрушек. Впрочем, нет, скорее эти игрушки были рекрутами, сданными в солдаты, потому что их не жалко: перед неминуемой гибелью эксплуатировались они нещадно.

Играть без компьютера я разучился, так что, хотя и не стал пренебрегать содержимым корзины, чтобы не выделяться, но лучшие игрушки уступил братьям по разуму, практически опустошившим хранилище в течение пары десятков секунд. В итоге мне досталась пластмассовая лягушка с двигающимися, похожими на таблетки в блистерах, глазами. Я немного поковырял ей как совком в песочнице, но быстро заскучал и отправился на лазалки, на которых в течение следующих нескольких минут повисел вверх головой, вниз головой, боком, другим боком, дважды застрял, но сам выбрался и пришёл к выводу, что в этой жизни непременно буду вести самый что ни на есть активный образ жизни, чтобы к сорока годам быть огурцом, а не тощим жирдяем с хилыми ручонками и мягким белым пузом... Кстати, наблюдение: если в прошлой взрослой жизни от любой активности сразу хотелось лечь и поотдыхать, то в этой, детской, от любой пассивности, напротив, накатывало желание поскорее вскочить и побегать.

Наскучив лазаньем, я заметил, что Ирка играет одна и решил к ней прибиться: одиноко было очень, если честно, да и странным необщительным типом прослыть раньше времени не хотелось (к сорока всё равно таким стану, но в эту вторую попытку попробую быть дружелюбным). У Ирки был резиновый медведь в резиновом народном сарафане и с огромной дыркой посередине морды.

– Хочешь, поменяемся? – Галантно предложил я. – Смотри, у меня есть лягушка. И она совсем не сломанная. Она лучше, чем рваный медведь. Хочешь?

– Нет, – сказала Ирка.

Она потрясла своего медведя вверх ногами, и вскоре из дыры в его башке выпал маленький обрывочек бумаги. Ирка подняла его и гордо показала мне: это было изображение ягодки, вырванное из фантика от конфеты «Клубника со сливками».

– Медведь ягоду ест, понимаешь? – сказала она. – Покормить его хочешь?

Я не стал отказываться и несколько раз покормил медведя бумажной ягодой, а потом достал её обратно. Наверно, опыт сорока лет, прожитых в предыдущей жизни меня испортил, но эта милая изобретательная игра наводила меня на мысли о пищевом расстройстве... Или это Ирка уже в этом возрасте показывала склонность к отклонениям в этой сфере?

– Ир, а ты конфеты любишь? – Спросил я.

– Люблю, а что? – Произнесла настороженно моя будущая бывшая.

– Да так просто... А колбасу любишь? Копчёную, например?

– Очень... – Ответила Ирка мечтательно.

В будущей жизни конфеты и колбаса будут для неё едва ли не ядом, причиной скандалов, источником нервяков и вечно угрожающими врагами.

– А тебе их много есть дают? – Спросил я следом.

– Нет. Не очень.

– А когда вырастешь, станешь сама себе главная, будешь их есть, сколько влезет?

Ира посмотрела на меня с непониманием. Не ответила.

– Ну когда станешь взрослая, ты будешь есть много конфет и колбасы? Или не будешь? – Сформулировал я заново, попроще.

– Конфет и колбасы много нельзя есть.

Узнаю свою сожительницу!

– Это почему же?

– Потому что дефицит! – Сказала Ирка, заставив меня почувствовать себя мелким, сопливым, не знающим жизни придурком.

Решил сменить тему:

– Ирка, угадай, а вот что больше: сто двадцать минут или шестьсот секунд? – Загадал я ей папину утреннюю загадку.

– Шестьсот секунд больше, – утверенно ответила собеседница. Чуть позже добавила: – Бабушке.

– Что значит «бабушке»?

– Моей бабушке больше нравится «Шестьсот секунд». Потому что там про веру и народ русский, – явно не своими словами сказала Ирка. – А ты что, не смотрел?

Я растерянно почесал репу и тут же сделался Ирке неинтересен. Сообразил только, что речь, видимо, шла о какой-то телепередаче, которой я категорически не помнил. Кажется, в эту эпоху для молодёжи не смотреть телевизор это всё равно, что в мою эпоху – смотреть. Моя будущая бывшая опознала во мне отсталого человека и, не мешкая, умчалась на веранду – играть с