Мама, папа, я и Перестройка - Марципана Конфитюр

случае, если дедушка примется отказываться упорно, надо будет как-то повоздействовать, намекнуть ему, что жизнь не вечная и советские цены – тоже не навсегда. Шестилетке, конечно, никто не поверит... Но, может, я всё же придумаю, как убедить его?..

Я принялся прокручивать в голове различные изощрённые интриги, при помощи которых можно было убедить деда потратить скопленные на машину деньги уже сейчас, да так, чтобы эта идея бы исходила не от детсадовца, от кого-нибудь умного, взрослого. Увы, ни одна из идей не выглядела реализуемый теми средствами, которые имелись у меня в распоряжении: без Интернета, компьютера, телефона и взрослых связей. Я, однако, не сдавался: думал, думал снова, так и этак...

И уснул в конце концов.

Кажется, едва стоило мне уснуть, как тихий час закончился и пришлось подниматься.

На полдник была булочка с запечённой внутри карамелькой.

2.9

Вечером, к тому времени, как папа пришёл забирать меня, мне казалось, что я уже год как тусуюсь в этом дурдоме с идиотской малышнёй. Две последние попытки весело провести время на вечерней прогулке кончились фиаско.

Сперва я попытался сорганизовать ребят на игру в прятки и даже первым вызвался водить. Когда они спрятались, первым моим желанием было проверить хорошенький маленький деревянный домик, расположенный на площадке нашей группы. Однако как только воспитательница – это уже была не Илиада Михайловна, а другая, пришедшая работать после тихого часа, – сразу же стала кричать на меня: оказывается, ходить в этот домик строжайше запрещалось. Я понятия не имею, почему. Подозреваю, что дело было в общем угнетательски-тоталитарном характере СССР. А мне же ещё досталось за то, что воспитательнице с нянечкой пришлось искать попрятавшихся детей всю следующую четверть часа.

Когда вся эта тема успокоилась, я предложил поиграть в догонялки и сам же в процессе её навернулся и шмякнулся в лужу всем своим вновь обретённым двадцатикилограммовым существом. Это тело было слишком неуклюжим! Да ещё и обращаться с ним я толком не умел ещё...

В общем, папа забрал меня из садика расстроенным, мокрым и по уши вымазанным в грязи.

Впрочем, кричать на меня он не стал. Он вообще словно думал о чём-то своём всю дорогу. Наверное, о той бабе, к которой он скоро свалит от нас с маманей.

Перед тем, как идти домой, мы зашли в тот самый овощной магазин, завоз в которой я сегодня наблюдал. Товаров там было немного: несколько печальных вилков белокочанной капусты в больших металлических клетках, сотни банок капусты морской, расставленной по всем доступным витринам и полкам, почему-то веники на стенах и картошка. Последняя подавалась по специальной трубе откуда-то недр магазина, высыпаясь с диким грохотом прямо на весы к продавщице. При этом от картошки отфильтровывалась – хотя и не полностью – земля, которая ссыпалась в специальную коробку, выставленную прямо в торговом зале. Я, решив, раз грязный уже по уши, и терять особо нечего, присел над этой коробкой и принялся изучать её содержимое, пока папа ходил на кассу и рассчитывался за суровые плоды советской земли. В куче гумуса мне удалось отыскать оброненную кем-то двухкопеечную монету, а также крохотную, размером с помидорку черри, картофелинку, проскочившую сквозь фильтр. Лишней не будет, решил я и спрятал добычу в карман.

Возле магазина была будка с телефоном-автоматом.

– Пап! – Попросил я. – Можно деду с бабой позвонить? Смотри, у меня как раз есть две копейки!

– С чего это вдруг? – Удивился отец.

– Ну соскучился просто, – ответил я честно.

Папа не стал возражать. Он набрал номер (это позволило мне проследить и вспомнить, каким был у родителей моей матери в 1989 году: 23-32-55) и сунул мне трубку. Вскоре в ней раздался голос бабушки.

Услыхав его, я сразу же расплакался. Я не слышал её тридцать лет.

– Баба, я тебя люблю, – пробормотал я, стараясь, чтобы на том конце не было слышно моих слёз.

– Я тоже тебя люблю, Андрюшенька! – Отозвалась бабка. – А что ты такой грустный-то?

– Ночью снилось плохое, – сказал я туманно.

– Что ж такое тебе снилось-то?

– Как будто вы с дедушкой умерли, – выпалил я.

– Ты мой заинька! Не плачь, это всё глупости! Мы с дедом ещё долго будем жить! Ещё очень-очень долго, понимаешь?

– Угу, – сказал я.

Ей осталось три года.

– Дай деда.

Когда дед взял трубку, я тоже первым делом признался ему в любви. Мы поболтали о том, о сём: про то, чем кормили в саду, про игрушки, про прятки, про мои археологические изыскания в земле из-под картошки. Голос деда был бодрый, не то, что в той жизни, где я две недели назад говорил с ним. Общаться с ним было легко и уютно: я с приятным удивлением заметил, что за пять минут общения дед ни разу не принялся пересказывать мне свои книжки про попаданцев, теленовости, план Даллеса или ещё какую-нибудь очередную теорию заговора. А потом я спросил:

– Дед, о чём ты мечтаешь?

– Мечтаю, чтобы ты вырос хорошим человеком и был счастлив, – сказал дед.

Вот так задачка! Это будет посложнее автомобиля!

– А я думал, ты мечтаешь