Женитьба порочного герцога - Джиллиан Хантер

Харриет своими грязными уже перчатками стерла пепел с каминной полки. Что ж, если не считать ее платья, то кругом полный порядок. Герцог оставил шторы открытыми, и комнату осветила очередная вспышка молнии. Огонь, похоже, не тронул ни шелковые китайские обои, ни дорогие кресла, ни напольные часы времен королевы Анны.

Герцог, прикрыв глаза, прислонился к спинке красного дивана. Если не принимать во внимание резкий запах гари и пятна сажи на ее поясе и груди, ничто не выдавало недавнего пожара. Ничто не вызвало подозрений и у Шарлотты Боскасл, леди Примроуз Паулис и леди Далримпл, которые минутой позже привели в комнату племянницу герцога.

Глава 4

Я трепещу твоих лобзаний,

Но ты не бойся. Знай:

Я сам приму весь груз страданий,

Ты ж налегке ступай.

Гриффин с трудом мог припомнить, когда ему хотелось смеяться. Уж точно не в последние четырнадцать месяцев, что прошли со смерти брата.

Не было ему весело и во время долгой поездки в Лондон в сопровождении назойливой тетушки и болезненной племянницы, опекунство над которой он унаследовал вместе с титулом. Такого наследства он совсем не желал. Предполагалось, что в академии дочку его брата излечат от тоски и познакомят с полным ярких красок миром. И в ее же интересах он надеялся, что это чудо свершится.

Также предполагалось, что он найдет себе здесь жену. Воистину чудом будет, если момент этот как можно быстрее окажется в прошлом. До смерти Лайама Гриффин вел замечательную жизнь. Он, как и подобает отпрыску дворянского рода, отслужил в кавалерии и по возвращении домой, в фамильный замок, намеревался посвятить себя любимому занятию — ничегонеделанию. Лайам должен был унаследовать герцогский титул, и Гриффина это абсолютно устраивало.

Гриф вовсе не хотел становиться пэром и брать на себя все те обязательства, которые возлагали на человека титул и должность. Вот брат его, тот, напротив, с радостью исполнял обязанности лорда, возложенные на него: день и ночь разъезжал по владениям, чтобы подданные, зависящие от щедрости своих господ не одно столетие, были уверены в завтрашнем дне.

Мечтам юноши не суждено было сбыться. Заботы, лежащие на плечах герцога Гленморгана, заставляли оставить пороки молодости и остепениться.

Он противился этому, как мог.

После смерти отца посредники от имени Лайама заключили неофициальный брачный договор с одной из лондонских леди. Во время семейного отдыха в Италии Лайам встретился с ней. О ее красоте, как и о ее состоянии, ходили легенды. И все же по возвращении домой Лайам игнорировал поток писем от представителей ее семьи, которые настаивали на том, чтобы молодой герцог объявил о своих намерениях.

Гриффин думал, что все это игра. Лайам всегда жил, словно тасовал колоду карт. Почему они должны были остепениться? Почему он должен был верить слухам деревенских олухов о том, что сердцем Лайама завладела другая женщина?

Ответ пришел ранним апрельским утром своими ногами, когда на разводном мосту стража обнаружила девочку лет семи с черными волосами и ярко-синими, почти фиолетовыми глазами. Все, что удалось узнать от нее, это ее имя — Эдлин — и еще то, что мать отправила ее жить к отцу, который был герцогом. Более ничего о себе она сказать не могла либо не желала.

Отец и дочь возненавидели друг друга с первой минуты. Эдлин тосковала по своей матери с неистовостью, не свойственной такому юному существу. Она билась в истерике и отказывалась есть. Она даже грозилась спрыгнуть с башни. Она до кости прокусила палец приставленной к ней няне.

Одно ее присутствие отравляло жизнь тем, кто заботился о ней. Ее молодая тетя, Равенна, и две двоюродные бабушки, которые управляли замком, бросили убеждать себя, что тоска девочки пройдет.

В день, когда ей исполнилось тринадцать, она сбежала из замка и с тех пор сбегала дважды в год. Свои лучшие платья она раздавала цыганкам, а сама носила черный креп в знак нескончаемого траура. Она отращивала волосы до талии только затем, чтобы остричь их до макушки однажды на Рождество. Она сидела за обеденным столом точно злая фея.

Ее отец запретил ей произносить хоть слово о матери, которая бросила ее.

И по причинам, которых Гриффин никогда не мог понять, он стал ее героем. Она никогда не делилась с ним секретами, и хотя бы за это он был ей благодарен. Но именно к нему она бежала, когда расстраивалась, именно Гриф таскал ее на плечах, именно он позволял Эдлин качаться на чугунной люстре, откуда она каждый раз прыгала ему на руки.

Не то чтобы он считал себя вправе усмирять семейные раздоры. Просто он единственный не поддавался на ее гнев.

— Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, — кричала она как-то утром в своем обычном исступлении на отца, когда тот вошел в обеденный зал. — Я так тебя ненавижу, что готова сжечь в кислоте свои кости, чтобы сделать из них яд, от которого ты подохнешь.

Гриффин взял с блюда, стоявшего на столе, яблоко.

— Ха, я тоже его ненавижу, — сказал он, как ни в чем не бывало. — Что этот мошенник натворил, чтобы расстроить нашу несравненную Эдлин в такое прекрасное утро?

Лайам развалился на скамье подле разожженного камина.

— Несравненную? — презрительно фыркнул он. — Да вам обоим прямая дорога в сумасшедший дом.

Эдлин вспыхнула, как всегда, вскочила с места и выбежала из зала, хлопнув дверью с такой силой, что мечи, висевшие над камином, сорвались с крепежей и упали на пол с неприятным стальным звоном, эхо от которого прокатилось, казалось, по всему замку. Лайам подпрыгнул на скамье. Гриффин же расхохотался, точно сумасшедший, которым только что назвал его брат. Он никогда не думал, что Лайам не бессмертен. В замке Гленморган никто еще не умирал. Но проклятие несчастной девочки не могло стать причиной его кончины.

Лайам опустился на колени рядом с упавшими мечами.

— Если бы я не знал ее, то решил бы, что она сделала это нарочно.

— А может, она и сделала это нарочно, — сказала тетушка Глиннис, внимательно разглядывая паука, который свисал с потолка прямо над ее фортепиано.

— Она определенно унаследовала валлийский талант к странностям, — сказала тетушка Примроуз с заботой в голосе. У ее ног лежали три гончие.

Лайам с досадой посмотрел на нее:

— Так в одно прекрасное утро она обезглавит меня за то, что я не исполняю ее безумные требования.

Гриффин недобро усмехнулся:

— Ты лучше ходи в шлеме, а то герцогом стану я, и тогда всем точно не поздоровится.

— Забирай титул себе, — сказал Лайам, опуская один из мечей плашмя на плечо Гриффина. — Нарекаю тебя Порочнейшим из всех герцогов. Я лучше на лошадях въеду во врата ада, чем буду терпеть в своем замке девчонку, которая может… да ну ее к черту, в самом деле. В следующий раз, когда она сбежит, я просто не стану ее искать.