Начальник боепитания - Зиновий Шехтман

Всё сразу изменилось. Одно дело выходить из окружения, другое — бить врага с тыла.

Выполняя приказ комдива, мы внезапно напали на гитлеровцев и после короткого ожесточённого боя прорвались к своим.

Утром я докладывал генералу о выходе из окружения. Панфилов интересовался всеми подробностями и особенно расспрашивал о наших ребятах, сделавших так много для полка.

— Молодцы ребятишки, — заключил генерал. — Все ли целы выскочили?

— Все целы. Петя Захватаев даже лошадь приобрёл, но её у него отобрали.

— Правильно, зачем ему лошадь. А где тот малец, который со мной чай пил?

— Вот он-то и отобрал лошадь у Пети.

— Ну-ну? — Иван Васильевич улыбнулся и, предчувствуя что-то забавное, поудобнее уселся на стуле.

— Когда ваш артогонь, товарищ генерал, отсёк от нас противника и мы почувствовали себя в безопасности, я остановился, чтобы пропустить полк. Смотрю, в самом конце колонны движется немецкая полевая кухня. «Что, — думаю, — за диво. Кому нужно было в такой горячке кухню увозить?» Подъехал поближе, на передке сидит Вася-поварёнок. Спрашиваю его: «Зачем кухню увёз?» Как вы думаете, что он мне ответил? «Как же не увезти, товарищ майор? Кухня очень хорошая. У нашей кухни один бачок, а здесь три. Можно сразу и щи и кашу варить и чай кипятить». — «А лошадь чья?» — спрашиваю. «Петьки Захватаева. Я у него отобрал. Уж мы помучались, пока запрягали. Упряжь немецкую не знаем, а всё-таки кухню увезли».

Генерал расхохотался.

— Вот это хозяин!

Мы заняли новый рубеж. Дед Игнат с Васей обновили трофейную кухню. Они приготовили гречневую кашу, заправили её маслом, переложили в термосы и успели до прихода связного вскипятить чай.

Часов около трёх утра пришёл связной, прицепили кухню и поехали. Было очень сыро и холодно. Вася съёжился, клевал носом, а потом устроился между термосами и заснул.

Ехали долго. Наконец дед не вытерпел и обратился к солдату:

— Ай дорогу потерял?

— Кажись, и правда потеряли! Похоже, что мы поворот пропустили.

— Эх ты, голова! Что делать будем?

Но тут послышались голоса. Оказалось, что кухня приехала к позициям третьего батальона, где горячую пищу тоже ждали с нетерпением. Термосы моментально пошли по рукам.

— Черти, что вы делаете? — кричал Игнат. — Это не ваша каша — это первому батальону.

— А мы разве не люди? — отвечали ему. — Наша кухня должна была прибыть к трём часам, а сейчас уже пятый.

Видя, что сделать ничего нельзя, Вася помчался к командиру батальона.

— Куда это годится? Чужую кашу отняли. Я это так не оставлю, я генералу доложу, — чуть не плача говорил Вася. — Соедините меня с генералом.

— Будет тебя генерал слушать!

— Будет, — еле сдерживая слёзы, ответил Вася, — он со мной чай пил.

— Чай, говоришь, с тобой пил? — Комбат помолчал и затем предложил: — Слушай, паренёк, на каше-то печати нет — чья она, а солдаты одинаковые, что в третьем, что в первом батальоне. Сейчас наша кухня подойдёт, я её к вам отправлю.

Действительно, скоро подошла кухня третьего батальона.

Над происшествием хохотал весь полк, а смех в боевой страде — лучшее оружие. Над Васей посмеивались: как же ты кашу гречневую в плен сдал?

На войне смешное и трагическое уживается рядом. Дня через три с Васей случилась беда. Дело было так. Вася с дедом, как всегда, повезли обед. А в это время батальон вёл бой. Подъехать на лошади било нельзя. Но мальчика это не смутило. Наполнив два термоса, он поставил их на волокушу и пополз.

— Только дополз я до кустиков, — рассказывал потом Вася, — как немцы открыли артиллерийский огонь. Я залез в брошенный окоп и не мог поднять головы. И даже не видел, когда наши отошли, только смотрю — солдаты в немецких шинелях приближаются. «Ну, — думаю, — попал в окружение». Струсил я малость. В руку, вдруг чувствую, меня ударило, и левый рукав стал мокрый. Поглядел — кровь. А боли особенной нет. Я сообразил: ранен в мякоть. Кое-как перевязал руку и стал думать, как пробраться к своим. Очень волновался о деде — вдруг он уйти не успел и попал в плен? Сначала решил, что лучше всего ночью идти. Набрал веток, замаскировался. Еды у меня было много — целых два термоса с супом. Когда темнеть стало, решил я к своим пробираться, да тут опять появились немцы. Они совсем близко подошли к моему укрытию, и я уже приготовил было гранату, но меня не обнаружили. Решил дождаться утра. Когда рассвело, я высунул голову и стал разглядывать местность. Справа врагов не было видно, впереди, несколько левее, метрах в ста фашистские солдаты ведут огонь по нашим позициям. Я подумал, если мне удастся проползти до оврага, то смогу уйти от врагов… Одного опасался, как бы свои не подстрелили. Выломал я палку, привязал к ней носовой платок и, прижимаясь к земле, пополз к оврагу…

Ну, а что дальше было, вы сами знаете.

— Что это, думаю, за фигура ползёт с белым флагом? — продолжил старшина из второго батальона, а мне ребята шепчут: «Это не иначе как фашистская выдумка. Стреляй!» Посмотрел я в бинокль — вижу, ползёт какой-то мальчишка. В руках что-то белеет. Дополз, еле на ноги подняли: ослаб от ранения. «Откуда ты?» — спрашиваем. «Из окружения». — «Кто ты?» — «Повар из первого батальона». Связался я с первым батальоном, а там, оказывается, уже тревога: пропал мальчишка, думали, что погиб.

Вечером в санчасть, куда отправили Васю, пришла целая делегация от первого батальона. Дед Игнат только вытирал непроизвольно катившиеся слёзы и повторял: «Ах ты, пострел! Кашевар ты мой дорогой!»

ГРИША-ПИСЬМОНОСЕЦ

Однажды с радистом и автоматчиком мы возвращались с передовой на КП. Смеркалось. Противник обстреливал наши позиции из пушек и миномётов.

Внезапно наступила такая тишина, что в ушах зазвенело.

У нас было железное правило: даже в те редкие минуты, когда не стреляют, всё равно нужно передвигаться осторожно. Мы знали, что гитлеровцы внимательно наблюдают за пристрелянными участками. Как только они заметят повозку, автомашину, даже человека, сразу открывают огонь.

Пробирались глубокой лощиной. Пахло сырой землёй, прелыми листьями и ещё чем-то неуловимым, осенним. Даже кислая пороховая гарь не могла заглушить этого крепкого осеннего запаха.

Не прошли мы и половины пути, как снова начался обстрел.

Шедший со мной радист пытался связаться с первым батальоном. Он монотонно повторял в микрофон:

— Роза, Роза! Я — Сирень, перехожу на приём.

Пока радист налаживал связь, я наблюдал за лощиной. Неожиданно из-за кустов вынырнул странно одетый боец: из-под плащ-палатки мелькали чёрные брюки и потрёпанные ботинки. Ка голове чёрная кепка, через плечо туго набитая сумка от противогаза. Приглядевшись, я увидел мальчишку.

— Куда ползёшь? Кто ты такой? — спросил я его, когда он подбежал ближе.

Мальчик молчал, видимо решая, как поступить: докладывать по уставу или удирать.

В этот момент радист поймал «Розу» и позвал меня. Поговорив, я обернулся и увидел, что мальчишка о чём-то шепчется с автоматчиком.

— Так откуда же ты? — опять спросил я.

— Я из роты связи, несу письма на передовую.

— Как тебя зовут?

— Гриша Ермаков.

— Сколько лет?

— Четырнадцать.

Я задумался. Пускать на передовую мальчишку опасно.

Гриша заметил моё замешательство.

— Товарищ командир! — сказал он. — У меня есть письма солдатам, которые ждут их более двух месяцев. Разрешите раздать, ведь солдаты ждут их… очень ждут. А я знаю, где находятся бойцы, и маскироваться умею. Вы не сомневайтесь, я доберусь.

Вернувшись в штаб полка, я вызвал командира роты связи Потапова.

— Что же будем делать с пареньком дальше?

— Решайте, товарищ майор. Прикажете отправить в тыл — отправим. Только надо его обязательно в какое-нибудь военное училище устроить или в спецшколу. Ведь паренёк — прирождённый солдат, да и смекалистый очень. А вообще, товарищ майор, я от всего личного состава роты попросил бы вас — оставьте его под нашу ответственность. Его у нас, знаете, как все любят. Уж больно он смышлёный да старательный. Ведь спать не ляжет, пока последнее письмо не вручит, не теряет связи с нашими ранеными, знает номера госпиталей, куда их отправляют, письма им пересылает и сам пишет от себя, понимает, что раненому весточка от друзей дороже всего.

— Хорошо, — согласился я, — пока оставьте у себя, но на передовую старайтесь не пускать. Да подберите по росту форму.

Не успел командир роты уйти, как вернулся Гриша. Я предложил ему чаю. Мы разговорились. В тот вечер Гриша и поведал мне горькую историю своей жизни.

Я слушал его, полуприкрыв глаза. Постепенно сидящий передо мной мальчик в плащпалатке, с брезентовой сумкой через плечо как бы отодвинулся куда-то.

И передо мной замелькали кадры короткой, но такой героической жизни.