Уличные птицы (грязный роман) - Верховский

Магазин был ярко освещен, полки были полны: Дюма, Достоевский, Чехов, Маяковский, Золя, Стендаль, многотомники, сборники, золото, серебро переплетов – книжный рай, какого Граф не встречал никогда. В центре книжного великолепия, за прилавком сидела продавщица, очень красивая девушка с длинными русыми волосами, черными бровями, хрустальными глазами, идеальным прямым носом и бантиком влажных губ. Она удивленно глядела на Графа, и машинально продолжала лущить семечки и сплевывать шкурки под прилавок.

- Где здесь ресторан, - спросил Граф. Девушка пришла в сознание:

- Не справочныя, - фраза была не причем, - Оной там (жест указывал направо).

* * *

Одноэтажное, белым беленое, с надписью “СОСИ,СОЧНАЯ”(самолепная запятая красной краской), на пригорке. У дверей трясущийся люд.

Граф зашел, нос его захотел вогнуться внутрь, чтоб не слышать сладимого запаха умершей жизни. Граф развернулся к выходу:

- Ты куда, фраерок, - заспросил перегородивший Графу дорогу, в серой балонии и с рваным носом мужчина.

- На волю, - ответствовал Граф.

- Мы... откуда такие вольные?

- С воли, мы, с вольной воли мы.., с в-о-о-льной.., - с глазами полными гусарской удали и безжалостного электрического огня на 1000 вольт, Граф почти пропел слова, легко лаская языком звук “ль”.

Черная грусть и память быдляцких предков навестили печень Рваного, и он отступил.

В предбаннике стоял бубенек, в расклешенных руками старательной подруги джинсах, и играл хорошей работы выкидным ножом. Нож мелькал между пальцами растопыренной ладони, прижатой к стене, портил темно зеленую краску и поблескивал в свете с улицы.

- Ладожский?..- спросил Граф.

- Тебе то?..- вопросом на вопрос ответил Клеш, и, увидев, что Графу “во всю душу” на его понт, ответил, нарочито растягивая гласные. - Придет, в часе, придет…

Граф залез с ногами на лавку, подле «ресторана», и сел на спинку, испытующе глядя на Клеша. Клеш открыл рот, поводил из стороны в сторону узкой, как у колли, нижней челюстью и уставился вдаль.

Внизу, по дороге, мимо «ресторана» бежала испуганно пригнувшаяся, как под артобстрелом, пара: она - в коричневом аккуратненьком драповом пальто, в фиолетовой махеровой шапочке, и он - маленький лысый большеголовый, с брюшком, в короткой курточке и старых, старательно наутюженных брючках. Они вцепились друг в друга, прижались плечами, их ноги шлепали по грязи, обгоняя тела, а глаза зацепились за угол ближайшего дома.

Клеш положил в рот два пальца и свистнул. Пара на дороге рванула вперед и вдруг замерла, съежившись и вобрав головы в плечи. Из вонючего чрева едальни вывалилось несколько разного вида и фасона аборигенов. Один из них, в кремовом, в пивных пятнах, костюме с лоснящимся воротником и лаковых ботинках, возрастом лет двадцати пяти, с короткими волосами, растущими кустиками; двигаясь как на шарнирах, и орудуя пальцами как сурдопереводчик, разбухшим от крутизны ленивым языком прошепелявил:

- Алеу , «пидаgоg», gуляй суда.

Внизу, на дороге, испуганный человечек задергался, стряхнул с себя вцепившуюся женщину, протер дрожащими пальцами очки, и как паралитик заковылял к “ресторану”. Шепелявый заулыбался, распахнул объятия в сторону толстячка, и, когда тот приблизился, обнял его за плечи и со словами:

- Падем, пакалякаем о делах наших скорбных,- повел за здание сосисочной.

* * *

В новой кожанке с меховым воротником и огромных валенках с калошами подвалил Колек, он сразу направился к Графу:

- Что (он отчетливо выделял “ч”) нахохлился как воробей, не обидел ли кто? - в его движениях присутствовала величавость, и в то же время проскальзывало, особенно в движениях рук, как у Шепелявого, нечто от шарнирной марионетки:

- Идем, с братвой знакомить буду.

Колек стал представлять Графу своих соплеменников.

* * *

Гудок тепловоза, который здесь так любили, крикнул со станции: “Пришел пассажирский, с юга, с юга.”

С бугра, на котором стояла сосисочная, хорошо было видно, как из поезда сгрузились двое, с большими чемоданами, обвязанными бельевой бечевой - у каждого по два. Они стали подниматься со станции к “ресторану”. Один - красивый и еврей, двадцати с малым лет, с рыжими кудрями и ровной бородкой. Другой - чуть старше, странной первобытной красоты, с плечами широкими; свиным, растопыренным носом, похожий на берсерка; вместо топора и секиры – два чемодана. Оба подошли к “ресторану”, с опаской огляделись, дрожащими руками открыли чемоданы, и начали торговать пивом в темных бутылках.

Вокруг продавцов мгновенно собралась толпа. Люди, как муравьи вокруг дохлого таракана, заметались вокруг чемоданов с вожделенным напитком. Они набегали из, казалось мертвых, вросших по окна хибар с заколоченными окнами, из синей избы с надписью “ПОЧТА”, снизу, со станции. У большинства из жаждущих денег не было, точнее, деньги заранее были пропиты, и они пытались выхватить из рук торговцев бутылочку, другую, или пролезть между ног толпы и «подрезать» бутылочку «по тихой».

Колек раздвинул толпу клешнями, сделал шаг, растянул лыбу и сказал:

- Здrавствуйте.

Пытаясь удержать разворовываемое, не глядя в глаза, продавцы кивнули Ладожскому.

- Ну-ка, в очередь, - с блуждающей улыбкой на лице, блестя фиксами, и дирижируя в воздухе хорошей работы выкидным ножом, сказал подошедший на шарнирах Клеш. Публика отползла, и с гнусавым гудением выстроилась в длинную очередь. Ладожский достал деньги и купил четыре бутылки дефицитного в здешних краях напитка, открыл одну, отведал:

- Хорош… Братве десяток за охрану... А вечером посидим - раскумаримся по-жигански…

С заднего двора сосисочной раздался короткий вскрик, и оттуда выбежал пузанок, уже без очков. Он закрывал рот руками, по рукам текла кровь. За ним колесил Шепелявый, круглая его рожа сияла. Он подошел и поздоровался с Кольком, разжал ладонь правой руки, на ней лежал золотой зуб, пальцем левой руки он покатал зуб по ладони:

- Че я, сю жизнь рандолем блестеть должен.

- Это наш интеллигент, фотограф, - представил Колек Графу Шепелявого, - вот вечерком крутолобых надвинем (он кивнул в сторону продавцов), - Задем в фотографию, посидим раскумаримся по-жигански, матрешек позовем - “наглеца” попарим.

- Мне деньги нужны, - сказал Граф, и голодное урчание его желудка громко это подтвердило.

- Что ж, человек лихой, идем в ресторацию, потренькаем в тишине, - и Колек, чуть не задевая головой дверной косяк, нырнул в смрад харчевни. Два “баклажана” с синими перстнями на пальцах торопливо покинули столик в углу, предварительно вытерев его рукавами, Колек поблагодарил легким кивком и бросил свое тело на закряхтевший под ним стул. Графу подали пиво в кружке, по цвету и вкусу больше похожее на смесь мочи с фурацелином, и бутерброд с тощей селедкой “иваси”.

- Я не спрашиваю, есть у тебя справка об освобождении, нет ли, или ты так, бичуешь - не моя печаль. В дело хочешь, не боисься – это главное.

Граф улыбнулся:

- Не бойся ничего, ибо нет ничего, а то, что есть, - Ничто.

- Баюн,- растянул Колян. - Но тут не баять надо. Есть дела. Здесь народ в основном поднадзорный. Весь оттяг – дурь, да водка. Видел, «пидагог», и тот на “дури”. А ты не засвечен. Привезешь «соломы», и в животе урчать не будет. А туда, человек лихой, “дров” отвезешь, ребята по деревням понарубили. Я тебе чемоданчик соберу, и адресок дам, да и человечка незаметного в помощь, чтоб мысли дурные не заводились…- Колек прищурился наигранно улыбаясь. - Сегодня на вечер ничего не планируй. Маланцы нажились – приглашают, гульнем.

* * *

Безлунный вечер черной ладонью прикрыл поселок с одной стороны, с другой -бешеным светом вольтовых дуг горела железнодорожная станция, вскрикивала гудками маневровых. Стайка черных домиков замерла, прислушиваясь к звукам железной дороги. Граф прогулочным шагом пошел вдоль заборов, он щурился как кот в темноте, грел руки в карманах, и думал о жратве, о чемоданчике, в котором лики святых в позолоченных нимбах засыпаны золотыми зубными протезами. Граф обошел поселок вокруг и вышел к станции. Он долго стучался в окошечко кассы, он купил купейный билет на единственный проходящий пассажирский поезд. До поезда оставалось шесть часов.

Длинный одноэтажный барак с большими окнами, заколоченными фанерой, мелко исписанной перлами тюремной мудрости. Одно окно с дыркой в верхнем углу, из которой пробивался свет, и торчала труба буржуйки, уютно подымливающая в беззвездное небо. Граф постучал в фанеру.

- Ща.., как садану в два ствола сквозь фаньеру, мазурики чертовы, - раздался старческий скрипучий голос.

- Я пассажир,- отозвался Граф. - Проездом, переждать бы…

- Все вы тут проездом, жизни нет, ну, обойди с заду.., - отозвался старик. Прежде чем впустить Графа старик посмотрел его билет.