Кляпа - Алексей Небоходов

class="p1">– Ну давай, смелая, – хмыкнула Кляпа, – с таким выражением лица тебя можно сразу отправлять в рекламный буклет клиники тяжёлой жизни. Это был не завтрак, а акт терапии, не утро, а казнь в мягком халате. Кофе стал чем—то вроде лекарства, но с побочными эффектами – как антидот, который одновременно спасает и подтачивает; как яд, но строго в прописанной дозировке. Всё, что происходило сейчас, требовало молчаливого подчинения.

Третий глоток дался особенно тяжело: внутри поднялся плотный ком – не из жидкости, а из чего—то живого, сопротивляющегося, как будто сама Кляпа на мгновение материализовалась в пищеводе и всеми своими липкими щупальцами цеплялась за горло, чтобы не дать проглотить. Валентина зажмурилась и, сжав кулаки, заставила себя довести глоток до конца – тяжело, мучительно, словно прокатывала через себя кусок вины размером с галактику.

– Ну же, не подведи, – пробурчала Кляпа, – давай, сделай вид, что ты – титан духа, а не уставшая девочка с посудой в голове. Валентина допила. До дна. С отчаянием, с убеждённостью, с надеждой на чудо. Ей казалось, если выпить всё, не моргнув, не позволив себе ни одного колебания, – Кляпа исчезнет. Сгорит. Испарится вместе с утренним паром, как ночной кошмар, растворённый в кофеине и страхе.

Она смотрела в пустоту, уставившись в стену между двумя кухонными шкафами. Там когда—то висел календарь. Теперь – просто пятно, неровное, жирное, в форме карты Африки. Она глядела на него, как на врага. С таким выражением, будто пыталась выдавить из стены ответ на главный вопрос: «Почему я?»

Пальцы заметно дрожали – возможно, от холода, но скорее от внутренней ярости, накапливавшейся всю ночь и не находившей выхода. Внутри всё кипело, бурлило, будто её нутро стало кастрюлей со свинцом, но снаружи Валентина выглядела безупречно: спокойное лицо, ровное дыхание, идеальная осанка, словно она только что выиграла интеллектуальную викторину по искусству страдать молча. Вся её внешность напоминала образ победителя, стоящего на пьедестале, но где—то под этой позолоченной мнимостью скрывалась тесная камера – рассчитанная на двоих, с одной раскладушкой, занятая незваными жильцами: ей самой и Кляпой.

Тишина затянулась настолько, что в какой—то момент показалась вечной. Но ей не суждено было продлиться: голос вернулся – тот самый, знакомый, издевательски ласковый, с интонацией, растягивающей каждое слово, как тёплое сырое тесто, прилипшее к пальцам разума.

– Давай ещё, – насмешливо произнесла Кляпа вслух, голосом Валентины, с такой ленивой издёвкой, словно она смаковала каждый слог, – может, следующий глоток прольётся прямо на меня, и я, наконец, с честью растворюсь в кислоте твоей желчи.

После третьего глотка, который не стал ни последним, ни решающим, Валентина просидела какое—то время в состоянии пустоты, где сознание болталось на нитке, как пыльный воздушный шарик под потолком. В горле ещё оставался привкус кофе – горький, с оттенком злости и чего—то прогорклого. Он не вызывал отвращения – скорее, напоминал о том, что происходит что—то странное, болезненное и необратимое, и никто, даже она сама, уже не мог повернуть всё обратно.

Мысли не бежали – они дрожали. Внутренний шум был похож на гудение старого холодильника, который невозможно отключить, но можно притвориться, что его нет. Она сидела, смотрела в никуда, и вдруг – вспомнила. Не вспышкой, а сквозняком. Сквозняком из одного из тех обучающих роликов, которые в своё время казались смешными, а теперь – последним рубежом здравого смысла. Там женщина в обтягивающем трико объясняла, как справляться со стрессом с помощью дыхания и… фикуса. Серьёзно. "Найдите в доме зелёного друга", – говорила она, улыбаясь, как будто перед ней не камера, а кастрюля с кокаином. – "Он поможет вам восстановить баланс".

Зелёный друг у Валентины имелся. Он стоял в углу комнаты между тумбочкой и сушилкой для белья. Фикус. Жалкий. Склонённый к философии. С листом, пожелтевшим с одной стороны, с хрупким стеблем, обмотанным ниткой – не для красоты, а для удержания равновесия. Он выглядел так, будто всю свою ботаническую жизнь он наблюдал не за солнцем, а за трагедиями людей, и накопил достаточно молчаливого опыта, чтобы считаться свидетелем бедствий.

Валентина встала с кухонного стула и, не торопясь, словно во сне, прошла в комнату. Движения были плавными – в них не осталось энергии, только форма. Тело двигалось по инерции. Руки нашли плед, подогнутый под подушкой, развернули его и бросили на пол. Она опустилась на него, села, поджав ноги. Не по—турецки – не так удобно, как кажется. А как школьница на ковре в день рождения: одна нога согнута, вторая – под себя. Спину выпрямила. Ладони положила на колени, как велит традиция. Смотрела прямо в фикус.

Он не сопротивлялся. Не требовал внимания. Не советовал. Не говорил голосом Валентины. Уже одно это делало его кандидатом в друзья.

– Ты теперь мой проводник в реальность, – прошептала она. Шепот был не театральный, а настоящий. Сухой, усталый, как звук закрывающейся двери.

– Мило, – немедленно вставила Кляпа. – Ты только не влюбись в него, а то мне потом придётся делить с этим зелёным недоразумением доступ к твоим голосовым связкам.

Фикус, естественно, молчал. Он не менял формы. Не искрился. Он просто был. И этого, как ни странно, оказалось достаточно.

Валентина сосредоточилась на листьях. Они были пятнистыми, с краем, словно обожжённым холодом, а на некоторых зияли крошечные отверстия – то ли от жука, то ли от времени, а может, от тоски, которую растение впитало из воздуха этой квартиры. Она всматривалась в прожилки, стараясь угадать в их изгибах закономерность – что—то, к чему можно привязать себя, как к спасательному кругу. Вдох – лист. Выдох – ствол. Вдох – точка на горшке. Выдох – прожилка. Она ловила ритм, как музыкант без слуха, который всё равно хочет сыграть, и который, если честно, играет исключительно ради приличия.

– Да—да, ищи тайный смысл в структуре ботанической капусты, – протянула Кляпа, с ленцой наблюдая, как Валентина таращится на растение. – Может, если долго смотреть на пятно, оно превратится в карту к оргазму. Хотя, зная тебя, максимум – к инструкции по смене прокладок. Или, если уж совсем повезёт, в доказательство, что твоя душа не полностью состоит из заплесневелого крахмала.

Мыслей не стало меньше, но они стали тише. Отчаяние осело. Сердце стучало, но как—то сбоку, без влияния на действия. Паника поползла обратно – не ушла, нет, просто отступила на шаг, наблюдая, прищурившись. Ей тоже стало интересно, сработает ли.

– Тебя нет, – медленно подумала Валентина, сжав губы и уставившись на лист так, будто собиралась им заклеить внутреннюю дыру в собственной голове. Не сказала. Подумала. Повторила: – Тебя