Кофе и полынь - Софья Валерьевна Ролдугина

мисс Белл, был совершён из «Клуба дубовой бочки». Это весьма респектабельное заведение. Чтобы туда попасть, нужно быть по меньшей мере членом парламента… Или детективом, — усмехнулся он. — Но никаких загадочных, трагических и кровавых происшествий там в последнее время не случалось. Даже выстрелов никто не слышал! Что же до графа Ллойда… Он и впрямь туда вхож. Когда-то граф Ллойд возглавлял палату общин — и, надо сказать, зарекомендовал себя человеком исключительно честным, лишённым личных амбиций и всецело преданным Короне. Единственное, о чём он радел больше, чем о благе Его величества, это благо народа… Так вот, четырьмя днями ранее, когда произошло предполагаемое убийство, граф Ллойд никак не мог находиться не то что в «Клубе дубовой бочки», но даже и в Бромли. Некоторое время назад он уехал в свои владения, чтобы поправить здоровье, и до сих пор ещё не возвращался. Более того, два дня назад он отправил телеграмму с просьбой выслать ему из городского особняка кое-какие книги. Но знаете, что, Виржиния? — Эллис интригующе понизил голос; уголки губ дрогнули, приподнимаясь.

Ему, кажется, было весело. Он предвкушал загадку, как дети предвкушают наступление лета или десерт — искренне и открыто; я ощутила прилив любопытства и почти неосознанно склонилась к детективу, едва-едва, почти незаметно:

— Догадываюсь. Вы думаете, что мисс Белл всё же права?

— Именно, — воздел палец Эллис. И сощурился лукаво: — Осталось только выяснить самую малость: был ли убит граф или кто-то другой, в клубе или в ином месте… И, в конце концов, кому всё это понадобилось!

Невольно я улыбнулась:

— Готова спорить, у вас уже есть план.

— Разумеется! — подмигнул он мне. И небрежно пихнул мыском ботинка потрёпанный саквояж, стоявший под столом. — Посижу тут ещё с вами ещё с четверть часа, а потом отправлюсь на вокзал. Оттуда — прямиком в графство Ллойд, в Бэрбэри-хаус. Буду там аккурат к утру. Если граф Ллойд жив и впрямь отдыхает в своих владениях, то я извинюсь, а затем попробую его разговорить и узнать, зачем он ездил в Бромли — и если не ездил, то кто мог выдавать себя за него в «Клубе дубовой бочки». Если же его там нет… Что ж, тогда я хотя бы заберу ящик с книгами, который ему отправили только нынче утром и который должен прибыть к завтрашнему полудню. Может, там найду подсказку. Так что пожелайте мне удачи, Виржиния, — подвёл он итог. — И одарите, что ли, пирогом в дорогу, а то знаю я, как кормят в поездах…

Пирог мы ему, разумеется, завернули с собой — и не только, Мэдди расстаралась. А я дождалась вечера и отправилась домой, отдыхать после трудного дня. Меня немного беспокоила судьба телефонистки, мисс Белл; хотя Эллис и упомянул о том, что он попросил маркиза Рокпорта приставить к ней человека для наблюдения — как-никак, речь шла о возможной смерти самого графа Ллойда и о важном свидетеле, — это не могло гарантировать её полной безопасности, увы.

Отправляясь ко сну, я на мгновение захотела — весьма легкомысленно с моей стороны — приглядеть за мисс Белл по-своему. И — убрала с изголовья кровати ловец снов, один из тех, которые оставил мне Лайзо, чтобы Валх не нарушал мой покой в минуты уязвимости…

Очень опрометчиво.

Нет, мёртвого колдуна я во сне не увидела… но не увидела и телефонистку, о которой так беспокоилась.

Мне приснилась война.

И смерть.

…я лечу где-то очень высоко — там, где только птицы и облака. Внизу резко, рывками сменяется пейзаж, точно кто-то перетасовывает фотоснимки. Вот замок с островерхими башенками на берегу реки, и лодки скользят по воде, а на самой высокой башне развевается флаг; вот маленький город, и просторная площадь с фонтаном ровно посередине, фахверковыми домами и ратушей, точно увенчанной двумя ведьмиными колпаками; вот ажурный, узорчатый металлический мост, который то ныряет, скрываясь в зелени, то снова появляется, и мельница над водой, и выше — россыпь ломаных крыш, красновато-коричневых, словно бы тонущих в кронах деревьев…

Мне никогда прежде не доводилось бывать здесь, но я точно знаю, что это Алмания.

Я лечу дальше — над пологими холмами, над полем, расчерченным на аккуратные квадраты. Но чем ниже спускаюсь, тем явственней следы запустения: вот нагромождение битого кирпича, вот глубокие, раскисшие колеи сельской дороги, вот хибары с заколоченными окнами — вдали, там, где два покатых склона идут словно бы внахлёст.

Чем ниже — тем меньше цвета… и тем сильней пахнет дымом и порохом.

И вот зелени уже почти нет. Земля тут бурая, глинистая; борозды похожи на рваные раны, и чем дальше, тем они глубже. И вот уже небо серое, свинцовое, а поле изрыто рвами с осклизлыми стенками и утоптанным дном. Там снуют туда-сюда люди в одежде столь грязной, что цвет её уже неотличим от земли.

И вдруг — проблеск ярчайшей зелени, как дубовый лист на просвет.

Я вижу Лайзо.

Он спит, привалившись к стенке и обняв дорожный мешок; лицо исхудало, щёки ввалились, они чёрные от щетины. В этом рве он словно осколок бутылочного стекла, на который упал единственный солнечный луч, пробившийся через хмарь.

Мне даже мерещатся зеленоватые блики — и ещё запах вербены.

Хочется выкрикнуть имя или рассмеяться, но из груди вырывается только птичий клёкот. В раздражении я взмываю выше, закладываю петлю… и вижу, как от горизонта поднимается желтоватая стена, зыбкая, как туман или дым.

Становится страшно; страх обращает меня в камень.

Горчично-жёлтый дым наползает неторопливо, но неотвратимо. За ним я вижу тень смерти, слышу хрипы, стоны, крики; ношусь, как безумная, над рвами, пытаюсь предупредить, но меня никто не слышит и не замечает.

Отчаявшись, поднимаюсь выше — и, сложив крылья, падаю вниз.

За миг до столкновения Лайзо вдруг открывает глаза — и всё меняется.

— Виржиния?

Алманских полей нет; птичьих крыльев тоже, и хорошо, но в горле по-прежнему саднит, а сердце колотится по-птичьи часто. Вокруг живёт и дышит прохладой ночь, по-особенному прозрачная и глубокая, точно омут, какая бывает лишь в начале осени. Пахнет сухой травой, уставшей землёй, дымом из труб и немного — прелыми листьями. Лайзо одет в дурацкий наряд вроде тех, что я видела в таборе гипси; он отпустил бородку и усы, а волосы стянул на затылке кожаным шнурком.

Худым или измученным он, впрочем, не выглядит.

— Я… я видела сон, — говорю я и наконец с неимоверным облегчением сознаю, что и рвы, и истощённая земля, и отравленный дым лишь видение, нечто, чему ещё предстоит случиться. Или