Кофе и полынь - Софья Валерьевна Ролдугина

не случиться; как знать. — Ты там сидел в какой-то яме, и по полям катилась жёлтая смерть, как туман, стелилась по земле, и люди кричали.

Чем больше я говорю, тем меньше смысла нахожу в собственных речах. Но Лайзо смотрит серьёзно — такой чужой, почти неузнаваемый с этой клокастой бородой.

— Значит, буду держаться подальше от земли, — говорит он без тени усмешки. — Не зря ведь Элейн и Клод вручили мне крылья.

Я смотрю на него так внимательно, что исчезает всё вокруг.

Да, всё, кроме него.

— Ты шутишь, — понимаю вдруг. — И не шутишь в то же время.

— Глупо колдуну пренебрегать вещими снами, — усмехается он. И — с нежностью касается моего лица; меня кидает в жар, я обхватываю себя руками и понимаю, что стою перед ним босая и почти нагая, в одной лишь тонкой ночной сорочке из белого батиста, но уйти сейчас и оставить его выше моих сил. — А ты, кажется, очень спешила ко мне… Я рад тебя видеть, особенно здесь, но прошу, будь осторожней, — взгляд его темнеет. Лайзо снова проводит мне пальцами вдоль скулы, по виску, по волосам — и снимает с них не то белую нитку, не то паутинку. — Кто-то следил за тобой. И если б ты по случайности не оказалась гораздо быстрее его, то дело бы кончилось плохо.

С запозданием сознаю, что он говорит о Валхе.

Плохо.

Так спешила, что едва не попала в ловушку… и ведь не в первый раз.

— Иногда мне хочется столкнуться с ним лоб в лоб, сразиться честно, — вырывается у меня. Почти сразу я жалею о словах, понимая, что веду себя слишком самонадеянно, но, Небеса, как надоели подлые ловушки! — Он всегда действовал окольными путями, бил исподтишка. И в меня… и в леди Милдред. Был рядом, изводил уколами, истощал, а когда силы жертвы ослабевали, то завладевал ею.

Лайзо улыбается мягко, словно извиняясь, но с его бородой это выглядит по-разбойничьи:

— Так поступают все колдуны. Колдовство слабеет при свете дня, когда разум ясный, а воля тверда; оно прокладывает путь через сомнения и соблазны, во тьме. Впрочем, есть и сильное колдовство, но и платить за него приходится много. Я-то сам дюжину раз подумаю, прежде чем решиться, а уж Валх… Не думаю, что тому, кто застыл между жизнью и смертью, вообще есть чем платить. Всё, что мог, он уже отдал — просто чтобы не умереть.

Словно воочию, вижу снова горчично-жёлтый дым, ползучую смерть, гадкую и неотвратимую, и пугаюсь.

«И ты тоже не умирай, пожалуйста», — проносится мысль.

Во рту становится сухо.

— Ты… ты сам говорил, что меня ему так просто не достать. А я буду осторожнее.

— Пока судьба на твоей стороне, — отвечает Лайзо уклончиво, и неясно, то ли он предостерегает меня, то ли утешает. — Сейчас, спустя время, я задумываюсь о том, не Валх ли внушил Фрэнсис Марсден желание поквитаться с Эллисом любой ценой. Конечно, она и без того давно была ближе к демону, чем к смертному человеку, но всё же десять лет жить в покорности и скорби, а затем взбелениться… А Валху было бы это только на руку. Если б ты потеряла разом и двоих, и близкого друга Эллиса, и Мэдди, что тебе как сестра…

С обескураживающей ясностью я сознаю, что он прав, а Валх и впрямь мог вмешаться. А это значит, что он начал всерьёз бить по тем, кто мне дорог, и отныне никто не в безопасности, и надо поспешить, надо найти способ избавиться от него…

Вот только способа пока нет.

Я чувствую горечь на губах — от страха.

— Умолкни! Довольно об этом, правда, не желаю слышать. Ни к чему меня пугать, если я и так осторожна… И ради всех святых, побрейся! — в моём голосе сквозит раздражение, и становится стыдно. Я понимаю, что уже наговорила лишнего — лишь оттого, что несколькими минутами раньше сильно испугалась за него, и добавляю, исправляясь: — Как ты здесь? Это ведь не Алмания.

Взгляд у него темнеет.

— Нет, но почти. Я… мы на северо-востоке Марсовии, у самой границы, которую пересечём завтра, самое большое, дня через два, когда откроется путь. Границу сторожат и с той стороны, и с этой, и тот, кто сунется, рискует получить пулю… Но с чем человеку не сдюжить, с тем справится колдун, — он коротко и зло смеётся, так непохоже на себя. — Когда я обещал твоему маркизу послужить Короне, то не об этом думал.

Ему ведь тоже страшно. Я понимаю не сразу, но когда вижу, то всё становится на свои места. Он боится — а кто бы не боялся смерти? И ведь под его началом есть ещё люди, за которых он отвечает… О которых заботится не только ради собственной выгоды.

— Ты справишься, — говорю я уверенно, поднимая на него взгляд. — Кому как не тебе ходить по тайным тропам? Крысолов…

— Крысолов — всего лишь маска, — прерывает меня он. — А здесь всё по-настоящему.

Я делаю маленький — по правде сказать, совсем крошечный — шаг ему навстречу.

— А настоящий ты ещё сильнее.

И — встаю на мыски, чтобы поцеловать его.

…у него обветренные, потрескавшиеся губы; на языке — вкус терпкого травяного отвара, который заменяет чай; руки горячие, шероховатые — каждое ласкающее движение, каждое прикосновение ладоней к спине ощущается остро и ярко.

То, как я себя веду, для леди недопустимо… но единственно возможно для наследницы Алвен, сновидицы из рода, что древнее окрестных холмов.

— Удачи, — шепчу я в приоткрытые губы.

И просыпаюсь.

…Было утро; судя по шуму и суете в особняке, уже позднее, хотя из-за пасмурной погоды казалось, что ещё не рассвело. Пахло сырым бромлинским туманом, выстывшими стенами — и вербеной.

Губы у меня горели, словно поцелуй случился наяву. Но я не стыдилась; всё ощущалось правильным. Пальцы мои сжимали ловец снов, который вчера совершенно точно лежал в ящике стола, надёжно запертый на ключ.

— Леди Виржиния? — робко заглянула в спальню Юджи. — Вы велели вас разбудить, если… Ох, вы ведь уже не спите!

«К сожалению», — подумала я.

Но сказать так вслух, конечно, не могла.

— Осенью просыпаться сложнее… Что там с газетами? Можно ли мне принести одну к завтраку, как и дяде Клэру? Хочу почитать, что пишут об Алмании.

Когда я листала шелестящие страницы, то ощущала себя, пожалуй, немного ближе к Лайзо.

Иллюзия, да; но её хотелось продлить.

Завтрак в итоге изрядно затянулся. Потом пришлось ещё покорпеть над делами: было несколько писем, требующих