Метелица - Николай Ватанов

Сад наш функционировал до самой войны, аттракционы даже прибыль городскому хозяйству стали приносить, только Тарзана, по распоряжению Федотова закрыли. И напрасно, очень содействовал благоустройству города.

Чертежик Тарзана я, по правде сказать, в Америку захватил. Хорошие деньги здесь заработать можно, предпринимателя только найти. И для Нью-Йорка была бы большая польза: снизил бы аппаратик обязательно число изнасилований и других мелких происшествий. А если по увеселительной линии не подошел бы — народ здесь без нужной закалки, то можно Тарзана предложить тюремному ведомству. В порядке, так сказать, внедрения новой техники и в дополнение к электрическому стулу. Суды могли бы выносить приговоры вроде: присуждается за выдающуюся деятельность сын и наследник Кокосового Короля к уплате подоходного налога полностью и к двум Тарзанам.

Старый сад

Во времена НЭПА я как-то вечером зашел к своему приятелю Эдуарду Зуппе, охотнику и, следовательно, отличному человеку.

— Эди! — сказал я, усаживаясь на диван. — Завтра суббота. Надо куда-то ехать за утками.

Эдуард принимал меня в халате, так как только что взял ванну. От его большой, упитанной фигуры шел еще пар и он пребывал в приятном, распаренном состоянии духа.

— Це дило треба разжувати, — решил он.— Сейчас будем пить чай с вареньем и дело разжуем досконально. Полагаю, что нам нужно двинуть к хохлам в Широкий Лог. Что ты на это скажешь?

На следующий день после обеда мы на линейке весело трусили на охоту. Путь за разговорами прошел незаметно. Часа через три мы уже въезжали во двор небольшого, расположенного на высоком холме, дома.

Отсюда была видна вся ширь весеннего разлива. Воды Дона и Аксая соединились, и на тысячи километров залили займище. Лишь там и здесь виднелись заросшие кустами острова. Утиное и гусиное царство!

По славной традиции со времен Тургенева, достоинство охотничьего рассказа тем выше, чем меньше в нем повествуется об охоте, поэтому не буду останавливаться на наших вылазках. Примечательна была наша первая поездка в Широкий Лог не тем.

Еще вечером по приезде мы пошли осматривать фруктовый сад, спускающийся пологими террасами в глубокую балку. Сад был в цвету! Я к сожалению не поэт и не могу передать хотя бы приблизительно прекрасного зрелища. Казалось, природа открыла здесь конкурс на мягкость красок и совершенство форм. Взгляд не знал на чем остановиться, чему отдать предпочтение: цветущей ли вишне, нежно-розовому букету яблонь, простоте и изяществу белых нарядов абрикосов, черешень, слив. Все было прекрасно, все было совершенно, все было сказочно в этот весенний вечер в фруктовом саду.

Под деревьями копошился белый, как лунь, старичок — Иван Ильич Тещенко, маг и волшебник благоухающего царства. Он непрерывно что-то прививал, обрезывал, пересаживал; театрально воздев к небу руки, шептал заклинания. Его душой и головой жил сад более пятидесятилетия. Три сына — Матвей, Семен и Яков с женами и внуками с утра до ночи суетились, безропотно выполняя указания дедушки. Первым помощником и самым знающим был средний по возрасту сын Матвей. По всему было видно, что он будущий наследник и продолжатель дела.

У колодца, возле широко раскинувшейся своими белыми ветвями, красавицы яблони стояли обнявшись дно девушки. Стройные, смуглые, тоже в цвету. На поляне, собирая фиалки, кружилась малолетняя девочка.

— Мои племянницы — Ирина и Ольга, приехали »п города погостить, — отрекомендовал их нам Матвей Иванович. — Девочка же, — моя дочка — Эмка.

За ужином собралась вся большая семья дедушки: человек двенадцать. Угостили на славу. Потом Ольга очень недурно играла на фортепьяно.

В воскресенье, после охоты на островах и обеда, мы собрались уезжать.

— Приезжайте, милости просим, еще. К фрукте! — говорил Матвей Иванович, запрягая лошадь. — Осенью и зайцев у нас много.

На крыльце стояли улыбаясь сестры-племянницы.

Хорошо подкормившийся и отдохнувший конек скоком вынес линейку за ворота.

— Держись, начинается, — кричал Зуппе, с размаху въезжая в канаву и лихо выскакивая на кочки. — Хоп, хоп, пошел, пошел!

Трещали рессоры, на аршин подбрасывало на сидении. Когда мы наконец выбрались на ровную дорогу, Зуппе придержал лошадь и повернулся ко мне:

— Живут-то как! Мужички! — не без зависти проговорил он. — На фортепьянах играют!…

«К фрукте» — нам приехать не удалось, попали мы в Широкий Лог лишь через год. За это время произошло много событий. Семья Тещенко была из Лога изгнана; садом завладела тамбовская коммуна «Красный энтузиаст». Дедушка Иван Ильич с горя умер. Сыновья рассыпались кто-куда. В доме царила мерзость запустения. Зальце, в котором мы угощались, было занято под контору. Висели портреты вождей, за грязными столами сидели канцеляристы. Несло мочевиной и безнадежностью.

В саду шла варварская уборка. Деревья струшивали, сбивали фрукты палками. Собранный урожай без разбора по сортам, сваливали в общие кучи. На нас, чужих людей, почему-то болтавшихся в саду, никто не обращал внимания.

Зуппе остановился возле кирпатой, полногрудой девки.

— Чего, рябая стерва, срываешь зелень?! — вместо приветствия отнесся он к ней.

— Все равно, покрадут, — улыбаясь отвечала, польщенная его вниманием, девица. — У нас, дядя, — коммуния!

Зимой половина коммунаров вымерла с голода, другая — разбежалась. Сельские власти отыскали Матвея Тещенко и упросили его взять в аренду сад. Матвей Иванович не без удовольствия вытащил багром из дома пару энтузиастов и похоронил в балке, и снова начал налаживать хозяйство.

Но, как известно, черт не дремлет! Соввласть никогда не спит! В газетах открылась кампания за разведение кроликов, и как обычно, по сумасшедшему. Кролики, мол, разрешение мясной проблемы, кролики — наше светлое будущее. Каждому трудящемуся — кролика на обеденный стол! Или: на одной стороне листа изображена пара кроликов, на другой — бык и жирная свинья. Оказывается за год семья кроликов, размножившись, может дать столько мяса, сколько быку и свинье вместе и не снилось. Скотина требует кормой, кролик веточку гложет. Опять же не следует забывать про меха: шеншили, белки, горностаи. Все дает кролик!

Ловкие люди и просто мошенники стали получать субсидии и организовывать кроличьи тресты, артели, ферму, Одна из таких многообещающих ферм в 24 часа выставила бедного Матвея Ивановича и заняла его сад. Ферма спешно начала вырубать фруктовые деревья и строить проволочные изгороди.

Осенью 1928 года, в канун коллективизации, я со своим неизменным охотничьим спутникам Эдуардом Зуппе снова поехал на охоту в Широкий Лог. Остановились, как полагается, у Матвея Тещенко, но не в его доме на горе, а на границе старого сада, по ту сторону балки. Здесь Тещенко выпросил себе у сельсовета участок земли и выстроил халупку. На своем участке он успел уже насадить молодой фруктовый сад.

— Более ста саженцев. На следующий год часть яблонь будет уже плодоносить, — с гордостью говорил похудевший и состарившийся садовод. — Конечно, это не то, что было, но все же…

— А что происходит в вашем старом саду? — поинтересовались мы.

Матвей Иванович нахмурился:

— Доламывают антихристы! Ни себе, ни людям!

— Кролиководы стараются?

— Какое там, этих уже давно нет. Кролики пооко- лели, мор на них напал. Часть одичала, живет на свободе, с зайцами породнились. Может завтра такого перевертня в бурьянах устрелите. После кролиководов уже десяток хозяев переменилось. Сейчас там зверосовхоз: разводят нутрий — американских бобров.

— Бобров?! — в один голос ахнули мы. — Господи, да они же по Брему живут в воде!

— Может в совхозе можно раздобыть себе на воротник шкуру, — сообразил Зуппе.

— Сходите, посмотрите, — посоветовал Матвей Иванович. — Управляющий там Федор Андреевич, хоть и коммунист, но парень не вредный.

Мы нанесли визит совхозу. Сад производил тяжелое впечатление: одичал ужасно, большие площади были совершенно вырублены. Оставшиеся деревья стояли неподмазанными, необкопанными. По террасам виднелись свежевыкопанные канавы, словно гостеприимно приготовленные братские могилы. Ни бобров, ни людей нигде не было видно. Мы поднялись на гору, к дому.

Управляющий, Федор Андреевич, действительно оказался парнем невредным. Бледнолицый, очень худой молодой человек с грустными глазами, обремененный, судя по шныряющей детворе, большой семьей.

В зальце стояли заграничного вида ящики, в которых жили, вернее доживали, нутрии. В одном из ящиков лежал стоптанный валенок, гнездо для окотившейся самки. Запах в непроветриваемой комнате стоял, как в хорошо «обжитом» морге.

Простуженный Федор Андреевич непрерывно шмыгал носом и, очевидно болея душой, нам рассказывал: