Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

в отделении счетоводства службы движения в Управлении Юго-Западной железной дороги, по другой, – что вполне не исключено, появившаяся у Георгия Максимовича возможность перебраться поближе к отчим местам.

Если бы у Паустовского спросили, какой адрес в Киеве для него наиболее памятен, то он вряд ли бы ответил точно. И вовсе не потому, что не захотел бы выделять какой-либо один адрес из многих, а потому, что все они крепко-накрепко между собой связаны. И даже упоминание Паустовским в «Далёких годах» «сумрачной и неуютной квартиры» на Святославской, 9, куда их семья переехала в конце 1902 года, когда Косте уже шёл одиннадцатый год, это вовсе не предпочтение, а лишь простое указание на адрес, ярко отобразившийся в детском сознании, как, впрочем, и дом бабушки Викентии Ивановны в Лукьяновке, местечке, что славилось на весь Киев великолепием фруктовых садов и крутыми ярами.

Уже на склоне лет, памятуя о квартирной непостоянности той поры, Паустовский отметит: «Сам я вырос в семье с неустойчивым и беспокойным бытом, с разнокалиберной обстановкой случайных квартир…»

Паустовские жили и на Фундуклеевской, 72, и на Никольско-Ботанической, 13… И не только. Они довольно часто переезжали, сменив в Киеве множество адресов, некоторые из них попросту затерялись в потоке времени. И кто знает, может быть, уже тогда «непоседливость» Георгия Паустовского породила в младшем сыне ту неудержимую тягу к странствованиям, что всю жизнь вызывала у него ощущение счастья.

Изначально семья Георгия Максимовича поселилась в центре города, на тихой и неширокой, мало приметной в городской суете улице Анненковской, прежде Лютеранской[1], выходившей на Крещатик, в доме 33. Семья проживёт здесь относительно недолго – без малого четыре года. Здесь, перед поступлением в гимназию, пройдут последние несколько лет беззаботного детства Кости Паустовского.

На лето Паустовские уезжали в Городище, свой хутор на Роси, или в Черкассы к бабушке Викентии Ивановне.

Бывать у бабушки было настоящим праздником. У её дома в Черкассах стояли «в зелёных кадках» олеандры, что «цвели розовыми цветами», и рос необыкновенный сад, будораживший Костино воображение. По признанию взрослого Паустовского, здесь «родилось моё пристрастие к путешествиям».

В Черкассы «…добирались ночью». Сначала ехали на извозчике до вокзала в Белой Церкви, пересекая погружающийся в сон город. Затем садились на проходящий поезд из Киева, который останавливался здесь поздно вечером. По железной дороге ехали 12 вёрст. Вероятно, в Черкассах и особенно в Городище душа Кости Паустовского обретала то самое постоянство и спокойствие, чему мешала городская суета.

Особым местом для всех поколений Паустовских была Белая Церковь. Как указывает писатель, его дед по отцу, да и сам Георгий Максимович «выросли и долго жили» в этом городе. Для Георгия Константиновича детство в Белой Церкви осталось в памяти «как тёплая роса на ползучих цветах портулака, как сладкий дым соломы – ею топили печи в городе», и где «не только ночью, но даже днём шум листьев и протяжные крики петухов» были обычным явлением.

И всё же, что было ближе Косте Паустовскому – хутор на Роси возле Городищ или Черкассы на Днепре? Однозначно на этот вопрос не ответишь. И всё же смеем предположить, что отцовский приют был роднее.

Хутор Паустовских, «усадьба на острове», «её левады и плетни, коромысла колодцев-журавлей и скалы у берега», овраги «за усадьбой, где густо рос около плетня чертополох-будяк», «заросли ежевики» и где «облака останавливались в небе над оврагом – ленивые и пышные, настоящие украинские облака», и «два огромных глубоких пруда» за домом, и «роща с непролазным орешником», «поляны, заросшие по пояс цветами», и конечно же «красные гранитные скалы, покрытые ползучими кустами и сухой земляникой»…

В Городищах у Константина Паустовского была своя Арина Родионовна. И это даже несмотря на то, что образ Феодосии Максимовны Паустовской отмечен автором повести как бы штрихом, пусть и лёгким, но значительным и весьма запоминающимся.

На первый взгляд может показаться, что автор этих строк сильно преувеличивает и вообще идеализирует роль тёти Феодосии, младшей сестры отца, в воспитании племянника Кости. Но, поверь, читатель, такой вывод сделан отнюдь не на пустом месте, и уж вовсе не для того, чтобы привнести в биографию главного героя некий «пушкинский» оттенок.

Безусловно, Феодосия Максимовна не была своему младшему племяннику нянькой в прямом понимании этого слова, но всё же…

Вот как он трогательно описывает свой детский приезд в усадьбу. «Тётка Дозя (так звали в семье Паустовских Феодосию Максимовну. – О. Т.) вносила меня, сонного, в тёплую хату, устланную разноцветными половиками. В хате пахло топлёным молоком. Я открывал на минуту глаза и видел около своего лица пышную вышивку на белоснежных рукавах “тётушки Дози”». Или же: «Вечерами, после похорон моего отца, чтобы успокоить меня, тётя Феодосия Максимовна вытягивала из сундука растерзанный том “Кобзаря”», Тараса Шевченко, «читала его мне, умолкала на полуслове, снимала нагар со свечи…»

Паустовский, хорошо помнивший «тётушку Дозю», отчего-то не оставил нам ни строки описания её внешности. Знаем только одно то, что «она надевала широкое шумящее платье из коричневого атласа, вытканное жёлтыми цветами и листьями, накидывала коричневую шаль на шею», а голову «повязывала, как все украинские бабы, чёрным платком с маленькими розами».

По всей видимости, «тётушка Дозя» была тем редким человеком, наделённым богатейшей душевной красотой и воплощавшим в себе некий дивный симбиоз доброты и строгости. С присущей ей рачительностью она следила за сохранением установленных порядков в усадьбе. Своим присутствием она создавала в доме не только атмосферу уюта, но и особую ауру благожелательности ко всем переступавшим порог. А для маленького Кости – это очевидно – она была как бабушка: встречала и провожала его из Городищ, иногда сама наведывалась к нему в Киев.

Отдавая должное воспитанию Феодосией Максимовной своего младшего племянника, упомянем, что любовь Кости Паустовского к книгам «досталась» ему не только от отца, но и от «тётушки Дози». И дело здесь вовсе не в чтении ею вслух шевченковского «Кобзаря», а именно в той одухотворённой атмосфере, в которой проходило это чтение. Книга была для неё священна. А «пожелтевший», «закапанный воском» томик «Кобзаря», хранящийся в «окованном сундуке», Паустовский сравнил с Библией, которую он ей заменял.

«Каторжанин»: время гимназии

Помнил ли Паустовский свою школу? Помнил ли гимназию, первое и единственное в своей жизни учебное заведение, полный курс которого, пусть и с трудностями, ему довелось окончить. Несомненно, помнил. И вторую часть своей повести о детстве – «Далёкие годы» – Паустовский должен был назвать «Классическая гимназия».

Время обучения Константина Паустовского в Первой киевской гимназии пришлось на непростые