Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

годы начала века XX, первое десятилетие которого было ознаменовано не только расцветом блистательного Серебряного века русской культуры, но и событиями Русско-японской войны, революции 1905 года и времени мнимого спокойствия на пороге Первой мировой войны.

Паустовский не станет идеализировать свои гимназические годы. Наоборот, назовёт их «кабалой свободы», обременением, навязанным возрастом, обязательствами и долгом, – всеми теми обстоятельствами, «которые губят жизнь» и «личное счастье».

Учёба в гимназии никоим образом не вписывалась в контекст беззаботного детства двенадцатилетнего Кости. Оттого все эти «обязательства», касающиеся учёбы, приобретали для него не только болезненный оттенок негодования, но и полное неприятие грядущей действительности. Нежелание стать гимназистом подогревалось в Костином сознании ещё и ворохом «страшилок» о взаимоотношениях ученик – преподаватель, что вылетали из уст старших братьев. А может быть, в таком отторжении учёбы были излишняя эмоциональность и впечатлительность будущего гимназиста, его особенная привязанность к семье, к дому и нежелание впускать в свой маленький мир иную череду событий.

В повести «Далёкие годы» Паустовский не пожелал указать реальный год своего поступления в гимназию. А это 1904-й.

По всей видимости, он просто не пожелал вдаваться в подробности своего гимназического прошлого, обойдя эту «правду» стороной, не желая тем самым делать акцент на своём «провале» при первом поступлении в гимназию.

Мальчиков принимали в гимназию с десяти лет, в подготовительный класс – с девяти. Общий срок обучения был восьмилетним. Паустовский умело вводит в текст повести «Далёкие годы» главу «Кишата», в которой повествует о своём якобы поступлении в подготовительный класс, в котором в реальности вовсе не учился. Годом поступления в гимназию он указывает 1902-й, когда ему действительно исполнилось десять лет.

Этот «манёвр» с годами поступления не повлёк в итоге особых разночтений в жизнеописании писателя, однако сделал полезное дело – несколько уравновесил временнóй отрезок его биографии с предполагаемой реальностью и той, которая, по сути, произошла. Для Паустовского это был вызов времени и возможность вырваться из его плена.

На этот казус «неуравновешенности» лет гимназической поры Паустовского обратили внимание и читатели. Так, Виктор Тимофеевич Семейкин из Краснодара после прочтения повести «Далёкие годы» 21 августа 1957 года напишет Паустовскому:

«И вот в 1-ой ч. (“Далёкие годы”) мне бросилась в глаза некоторая несообразность хронологического порядка. В этой автобиографической повести Вы пишете о себе (в гл. “Кишата”), что в 1902 г. Вы поступили в подготовительный класс Киевской гимназии. Получается, Вы в ней всего [учились], очевидно, 9 лет. (Вы нигде не говорите о том, что Вы оставались на 2-й год, и фамилии Ваших школьных товарищей сопутствуют Вам до окончания гимназии.) Следовательно, Вы должны были закончить гимназию весной 1911 г. Так сначала и получается у Вас. В гл. “Первая заповедь”… Вы, рассказывая о ноябрьских днях 1910 г., когда умер Л. Н. Толстой, замечаете здесь, что “это было в восьмом классе”…»15

И автор письма был аргументированно точен!

Первая киевская гимназия с момента своего основания занимала одно из лидирующих положений среди учебных заведений города, и быть её воспитанником, и уж тем более выпускником, было и почётно, и престижно.

Преобразованная по высочайшему указу императора Александра I от 5 ноября 1809 года из Главного народного пятиклассного мужского училища и торжественно открытая (изначально в здании на Подоле) она была приравнена к высшему учебному заведению.

Государь-император Николай II, посетивший Первую киевскую гимназию в сентябре 1911 года (якобы, проходя мимо выстроившихся гимназистов, он отметил среди них и Костю Паустовского: «Он рассеянно посмотрел на меня, привычно улыбнулся одними глазами и спросил: – Как ваша фамилия? Я ответил. – Вы малоросс? – спросил Николай. – Да, ваше величество, – ответил я», – так описана Паустовским та самая встреча), не обидел гимназию и особым распоряжением даровал ей новое название – Императорская Александровская гимназия[2]. Именно в таком статусе она и просуществовала до 1917 года, в котором её закрыли.

Николай Владимирович Шмигельский, обучавшийся в гимназии позже Паустовского на четыре года, вспоминает о ней так:

«Дисциплина в гимназии вообще-то держалась. Был карцер. Он размещался в католическом классе на третьем этаже. <…> В актовом зале висел большой парадный портрет Николая II работы известного киевского живописца Пимоненко. В проёмах окон – портреты Николая I и Александра II, но уже меньших размеров. Отдельно портрет Петра. Почему-то в кольчуге. Под ним стеклянный параллелепипед, крышку венчал орёл, а внутри лежал петровский “Табель о рангах”. Хорошо помню занавес, выполненный в билибинском стиле: богатыри, крупные подсолнухи…

В гимназии было четыре оркестра: симфонический, балалаечный, мандолинистов и духовой. <…>

Гимназия славилась своими библиотеками. Кроме общей, была ещё библиотека географическая, историческая и ещё какая-то.

Во дворе гимназии – вольер-зверинец: лось, волки, лисица, даже медведь. Потом вместо них появились чучела. В этом же дворе, у чугунной ограды возвышались штабеля дров. Гимназия имела центральное отопление со своей котельной в подвале, так что штабеля красовались круглый год. <…>

Выпускались гимназией литературные сборники “Молодые побеги”. <…>

Во время I-й Мировой войны в крыльях гимназии разместили госпиталь»16.

Первая киевская гимназия по тем временам действительно давала блестящее образование как в области изучения общественных, так и естественных наук. История, география, физика, языки – французский и латынь, немецкий и старославянский… курс рисования и каллиграфии… Преподавание предметов шло в ногу со временем, и все новаторства в области наук непременно отзывались в учебном процессе. Гимназисты посещали музеи и театры, что своего рода было весомым дополнением к учебному процессу. Штудировали гимназисты и Закон Божий, являвшийся главным предметом на всех курсах обучения и без хорошего знания которого нельзя было быть зачисленным на обучение.

За обучение в гимназии платили. Платили по-разному, в зависимости от класса обучения. И порой эта плата доходила до «катеньки», как тогда душевно называли серое «полотно» сторублёвой купюры, на которой красовалось пышное изображение Екатерины Великой.

Случалось, что плату за учёбу своих воспитанников принимала на себя и сама гимназия, и в таком случае гимназист полностью освобождался от какого-либо бремени оплаты за обучение. И такое бывало довольно часто. Так на определённом этапе пребывания в гимназии, и об этом ещё будет сказано, случится и с Костей Паустовским.

В 1903 году провалив вступительные испытания в гимназию, одиннадцатилетний Костя Паустовский, так и не пройдя обучения в подготовительном классе, следующим годом предпринимает весьма отчаянную попытку вновь поступить в гимназию, причём сразу на второй курс.

Литературовед Леонид Фёдорович Хинкулов в своих исследованиях указывает на документ – прошение Георгия Максимовича Паустовского в адрес попечителя Киевского учебного округа действительного статского советника Владимира Ивановича