Викинг и дева в огне - Галина Емельянова

Глава 6. Владыка

В этом году дожди начались рано, дороги размыло, ехать за данью по такой распутице было равносильно самоубийству.

Поэтому, чтобы не стоять без дела дружина возила белый камень для нового собора. Заправлял, работами по стройке, византиец, учивший славян ставить устремленные к небу звонницы, и палаты для князя. Под дождем грузить известняк сподручнее: ни мелкой пыли, ни жары.

Работа начиналась с благословения попа Нектария, того самого, что крестил викинга в реке. И потом поп не оставлял его в покое, часто на исповеди все выспрашивал о планах воина, о его сокровенных думах.

Северин принял веру, крестился, чтобы быть в дружине князя.

«Если князь, которому я служу, верит в единого Бога, Христа, то и мне, не срамно в это поверить. Если Иисус прощает, то и простит мне, что верую и в него, и в Одина. Обретая ещё одного Бога, разве я стану слабее?

Нектарий, крестный батюшка, сухонький старичок, выцветшими от возраста сглазами, неодобрительно качал седой головой.

— Ты, предаешь, как ученики его, молясь и даруя подношения своим языческим идолам.

Северин не пряча глаз, давал попу отповедь: «В мирной жизни мне помогает Христос, соблюдая его заповеди, становлюсь чище сердцем. В бою обращаюсь к Одину, он даёт мне силы победить врага, или разбойников.

Такое вот раздвоение души, метания, не закончились, хоть прошло три года со дня крещения, Северин так и не обрёл Бога.

— Мой дом здесь, — сурово сдвинув белесые брови, отвечал Северин. Он не любил эти душеспасительные беседы, которые Нектарий называл увещеванием. Варяг предпочитал говорить с Богом один на один, и про себя. Ничего не просил, а в основном молился за раненых воев, и бедных сирот.

Работа на строительстве тяжелая и совсем не по нутру воину. Конечно, праздно лежать на печи тоже не дело, разве можно ощутить радость, не вкладывая душу? Вот бой или учебный бой — это радость, это огонь в крови. А эта, повинность, просто превращала в осла, животное хоть и сильное, но не очень умное.

Утром нянька поставила на стол печеной тыквы и в глиняной плошке горохового киселя. Похлебал ложкой того и другого, сытно, хотя хотелось мяса, дичи. Надел свежую рубаху, вчерашняя порвалась об острые края камней.

Нянька Серафима протянула ему пояс с ножнами, перекрестила перед выходом из избы. Нянькой ее звали дети попа, крестившего Северина. Дети давно выросли, а баба еще не старая, домовитая, вот поп и сбагрил лишний рот варягу. И опять же пригляд за чужаком. Хоть и крестился, а веры ему нет. Слишком много таких вот варягов грабили города, деревни, и портили дев.

Серафима, холопок-чернавок гоняла что свекровь, зато в доме всегда чисто, и пахло пирогами. Наверняка следила и доносила о том, кому молится, новообращенный варяг. Но Северин-Северьян повода для анафемы не давал. Память у него была хорошая, простые действия он выполнял пусть и не с рвением, но все что положено: креститься, да читать молитву перед едой и на сон грядущий исполнял честно. Отдыхал душою только в походах. Да еще у реки.

Северин надел пояс, достал из ножен, так приглянувшийся отроку, ножичек, с перламутровой ручкой.

И так захотелось не ждать, пока Васята оберег подарит, а отдать нож сегодня. Поэтому перед тем, как идти снова разгружать камни для собора, съездил на коне до реки, поднялся на утес и в шалашике оставил под соломой нож, да и ножны в придачу. Пусть порадуется мальчишка. Конечно, в такое раннее время никто на утес не пришел. Северин полюбовался плавно текущей рекой, послушал, как поет птаха камышовка, и, вздохнув, спустился к коню.

Работали до седьмого пота, не жалея себя разгружали известковые глыбы и аккуратный кирпич-плинфу, привезенный из Византии. Каменщики тесали камни, воины этот камень им выгружали.

Архиепископ приехал подивиться на такое чудо — княжья дружина камень таскает. Собор уже высился в два пролета, узкие бойницы, где две, где три на стенах, скоро должны были закончиться изогнутыми сводами. Архиепископ Мирон, в миру, Владыка, самолично поднялся по лесам, осмотрел кладку. С ним свита, три священника, все в скромных одеждах. У пастыря духовного, всей здешней земли, висела на груди небольшая иконка — панагия. Говорили в городе, что с секретом та иконка, открывается, а внутри, кусочками креста, на котором был распят Христос.

Северину некогда по сторонам глядеть, он всем дружинникам пример, и в бою, и в работе. Но его окликнул монах.

— Ты Северьян, варяг?

Воин только молча, кивнул.

— Владыка зовет тебя.

Северин, припорошенный каменной крошкой с головы до ног, так и поднялся наверх по лесам. В строящемся храме пахло известью и свежими опилками. на полу битые камни, остатки досок, ведра с водой.

Владыка стоял в белой рясе, поверх нее мантия с шелковыми цветными лентами, тремя рядами по две полосы в каждом — белая и красная, и снова белая. Мирон еще не старый, крепкий мужчина, и не грек, которых священников много в Гардарике, а славянин.

— Слышал я, что ты крестился здесь, в реке, и все кто в дружине твоей, из варягов тоже.

— Да, Владыка.

— Это похвально, а в Киеве ты бывал, в матери городов русских, храм Святой Софии видел?

— Дед мой бывал, а отец в Нормандию плавал, с тамошнего короля дань брал.

— В храм ходишь? Исповедуешься? — спросил пастырь, и лукаво улыбнулся.

Северин ничего не ответил. Что-то засвербело в душе, так бывало, когда враг прячется в засаде, и ты чувствуешь спиной его взгляд. А здесь и непонятно откуда ждать беды. Он шагнул к владыке и обнял того, роста они оказались почти одного. Монахи вскрикнули. Раздался скрип досок. И тут леса с треском подломились и все упали вниз. Один из монахов успел зацепиться за перекладину, висел, болтая ногами в кожаных сандалиях, другой, упал прямо на обломанные доски, и умирал в муках, пронзенный щепой в самую грудь. Северин с Владыкой, лежали в куче мусора, не раненые, живые, владыка сверху. Все произошло