Тренировочный день 2 - Виталий Хонихоев

— Не совсем жениться. Это меня просто коллега в ресторан позвала и сказала одеться прилично. Она девушка видная, так что… — оправдывается Виктор, надевая рубашку и возясь с пуговицами: — слушай, Гоги я тебе деньги за рубашку потом отдам, как заработаю…

— Совсем плохо, да? — участливо наклоняется к нему Гоги: — уже поняла, что ты деревянный по пояс и сама пригласила⁈ Вай, ничего ты в женщина не понимаешь! Вот если бы не моя Наташка, то был бы сержант Зурабишвили самый что ни на есть Казанова и Дон Жуан! Мы же в Колокамске живем! Тут даже такой как ты на вес золота!

— Почему это «такой как я»? — немного обижается Виктор: — чего со мной не так?

— Тормоз ты, Витенька. Вот где-то прямо реактивный как «Союз-Апполон», а где-то — тормоз. — ласково говорит Гоги и хлопает его по плечу: — стой так, а я за туфлями сгоняю. У старого Леопольда видел новенькие, на похороны себе купил. У вас ноги одного размера, так что…

— Гоги! — но его уже и след простыл. Виктор застегнул пуговицы на рубашке и встал. Поводил плечами. Свел локти вместе. Вроде нигде не жмет, но все же привычная мастерка удобнее.

— Вот! — в комнату врывается веселый Гоги: — примеряй! Леопольд Велемирович сказал, что дает тебе поносить на вечер, только бережно. И с условием что на выходных с ним в шахматы поиграешь. Матч-реванш. Говорит, что ты и твоя сицилийская защита — прошлый век.

— Так и сказал? — Виктор бережно принимает из рук у Гоги новенькие, сверкающие черным лаком, остроносые туфли.

— Так и сказал. Надевай. — говорит Гоги и отступает на шаг. Виктор с трудом надевает туфли и осторожно переминается с ноги на ногу.

— Немного жмет. — жалуется он: — и они вообще как деревянные. Словно колодки на ноги надел.

— А ты чего хочешь? Это ж новые, неразношенные. Вот походишь в них вечер, ноги в кровь сотрешь, зато старику услугу сделаешь. Раньше даже профессия такая была — разнашивать обувь.

— И как я в них буду вечер ходить⁈

— Молча. Тэрпэть все тяготы и лишения воинской службы, как и полагается мужчине. — отвечает Гоги, подняв палец: — а ты как думал? Думал любовь это вздохи на скамейке, да? Нэт! Любовь — это жертвы! Вот видел бы ты с какими красавицами пришлось расстаться, когда я с Наташкой сошелся! Одна только Лиля чего стоит! Или Ирочка с молокозавода. Ээ… давай лучше не будем вспоминать, а то я сейчас заплачу… — он качает головой: — запомни, Полищук, любовь это жертвы. И с ресторана они только начинаются. Слушай, а куда вы идете? В «Красный Октябрь» нэ ходите, у меня там знакомый работает.

— В «Плакучую Иву».

— В «Иву»? Слушай, Витька, а у тебя дэньги есть? В «Иву» дэвушку сводить дорого стоит.

— Да я как раз хотел попросить, да неудобно уже как-то… ты и костюм мне дал и рубашку…

— Ай, брось, свои люди сочтемся. — Гоги выдвигает верхний ящик комода и достает оттуда две сиреневых бумажки, достоинством по двадцать пять рублей каждая: — займу товарищу полтинник для того, чтобы он себе даму сердца нашел. И не потому, что я такой злорадный что если сам женатый, то обязательно нужно и друга в брак затащить! Нэт, я вот ни капли не жалею, что Наташку встретил! В общем бери, как будут деньги — вернешь.

— Спасибо, Гоги Барамович, выручил, — Виктор берет две купюры и прячет в карман: — слушай, а ты не знаешь где подработать можно? А то у меня зарплата — получить и заплакать.

— Да вопросов нет, есть парочка мест. Смотря сколько, хочешь заработать. — Гоги внезапно становится серьезным: — есть и на постоянку, а есть на калым. Есть где можно нормально заработать, но там нужно язык за зубами держать, сам понимаешь.

— Ага. Ясно. — кивает Виктор, хотя на самом деле ему ничего не ясно. Язык за зубами? Секретное что-то?

— Давай потом поговорим. — гасит свой серьезный взгляд Гоги, снова становясь веселым и бесшабашным: — сегодня праздник, вай! Давай я на тебя посмотрю… — он обходит его кругом, что-то бормоча себе под нос по-грузински. Виктор смотрит на себя в зеркало. Темно-синие брюки, новенькие туфли, рубашка цвета «кофе с молоком»… вроде ничего.

— Стой! — Гоги останавливается прямо перед ним и расстегивает пуговицу на воротнике: — и рукава закатай… дай-ка помогу. Да, вот так. А воротник — вот так, чтобы в стиле «апаш» было. Ага. И пиджак возьми.

— Зачем? Он же мне в плечах жмет.

— Вай не спорь, дорогой! Витька, ты меня извини, но в делах сердечных ты как свинья в апельсинах разбираешься! — Гоги берет пиджак и вешает ему на сгиб правой руки: — вот так. Ну или — на плечо повесишь. А как поздним вечером будете возвращаться из ресторана — так накинешь его на плечи своей девушке, понимаешь?

— Ого. — Виктор с невольным уважением смотрит на Гоги: — какой ты прошаренный.

— А то! — Гоги расправляет плечи и подкручивает себе ус: — как ты думал, а? Имя Гоги Барамовича Зурабишвили до сих пор заставляет биться чаще сотни… ну хорошо — десятки юных девичьих сердец! Но Наташка меня убьет если что, да… и меня и тебя убьет. Вах, какая горячая женщина… у нее дед в донских казаках был, она и шашкой может рубануть! Ну… все, все. Готов к свиданию! Все, давай иди уже… опоздаешь.

— Спасибо, Гоги Барамович. Век не забуду.

— Иди, иди уже. А я так и не выспался. И это — флягу верни. Завтра.

— Хорошо. — кивает Виктор: — еще раз спасибо.

— Ага. Старому Леопольду сам туфли вернешь. Удачи тебе на свидании и не вздумай там морепродукты заказывать, бери что попроще. Шашлык там ну ли венгерский гуляш. Мясо в горшочках там хорошее и… — Гоги отчаянно зевает. Виктор поспешно прощается с ним. Выходит в коридор — в новых туфлях, синих брюках, бежевой рубашке, расстегнутым воротом в стиле «апаш», засученными рукавами, а на сгибе руки висит пиджак.

— О! Жених! — мимо проносится рыжий, конопатый вихрь: — тили-тили-тесто! Жених