Рабы - Садриддин Айни

От голубей собирали столько удобрений, что их хватало на весь сад.

Между рядами винограда и под деревьями на солнечных местах тянулись площадки, густо и гладко смазанные глиной, где сушили виноград, славные гератские сливы и персики.

Гератская слива славилась во многих странах. На гератских базарах ее покупали для лечения многих болезней и расхваливали под названием бухарской, а на базарах Бухары, Самарканда и Ташкента ее покупали тоже как лечебную, но, расхваливая, называли гератской.

Сбор этой сливы в Герате считался самым разгаром полевых работ. Но в этом году, хотя сливы давно уже созрели и готовы были осыпаться, хозяева не шли в свой загородный сад на сбор урожая.

В стороне от сада стояло селение, окруженное высокими, как городская крепость, стенами.

Здесь жила семья, взрастившая голубиный сад. Здесь жили и еще многие садоводы и земледельцы.

Глава семьи Хасан ежегодно раньше своих соседей выходил на работу в сад, раньше других собирал урожай, и тогда у Хасана работало много людей, помогавших ему в саду: Хусейн и Хамид — два его брата, их старшие сыновья — Риза, Махмуд и Али, — все они работали под началом Хасана.

Но в прошлом году на уборке слив случилась беда: во время работы на сад напали туркмены и всех мужчин, кроме Хасана, захватили и увели в плен. И никто не знал, в какой уголок земли продали их туркмены в рабство.

У Хасана никого не было в этом году. Некому было помочь ему на работе, кроме женщин, девушек и малолетних детей. Весной и летом Хасан ходил в сад один.

Он там перекопал гряды, посадил семена, поливал всходы, промазал площадки для сушки плодов. Но собирать плоды одному было невозможно. Водить туда женщин и детей, когда в любой день грозил новый туркменский набег, тоже было опасно.

И вот проходило время, плоды переспевали и начинали осыпаться, а Хасан все не решался вести в сад свою семью. А ехать туда одному ему было бесполезно.

Только и пользы было за все лето от сада, что принес Хасан несколько корзин винограда, несколько дынь и арбузов — столько, сколько смог принести сам.

Но в это время из Мешхеда прибыл караван, и прибывшие говорили, что нигде на расстоянии двух-трех дней пути никаких туркменов нет; что из-за засухи все туркмены оттуда откочевали в сторону Серахса и Абиверда[17]; что за последние семь-восемь месяцев туркмены лишь раз или два наезжали на мешхедских крестьян, но оба раза безуспешно; что шахские войска с иностранными пушками и бесстрашными воинами, подобными Рустаму и Исфандиару,[18] несколько раз нападали на туркменов и нагнали страху на них; что туркмены дали шаху подписку больше не нападать, не уводить в плен и не продавать в рабство никого из людей.

— Поэтому, — говорили караванщики, — мы от Мешхеда до Герата не встретили ни одного туркмена, тогда как прежде на этой переходе не раз приходилось отбиваться от них.

И правда, за последний год ничего не было слышно о туркменских набегах.

Слова караванщиков всех успокоили, деревня пришла в движение. Если до того дня мужчины выходили в сад со страхом я дрожью и возвращались, боясь оглянуться назад, теперь они всеми семьями решили выехать в свои сады.

Вместе с ними собрался и Хасан.

Еще не забрезжил осенний день, еще в прозрачной синеве неба поблескивали звезды, еще воробьи не вылетали из гнезд, еще куры не спускались с деревьев, а дети уже проснулись.

Детвора, обычно безмятежно спавшая до завтрака, сегодня помогала матерям в их сборах, чтобы скорее отправиться в сад.

Семилетний Рахимдад, проснувшийся позже всех, упрекал свою мать:

—Ты почему не разбудила? Из-за тебя я проспал! Он будил свою трехлетнюю сестренку Зебу:

—Вставай скорей! Я тебе поймаю воробышка. Мы же уходим!

А Зеба, не открывая глаз, потянулась.

—Сейчас. Еще минуточку. Сейчас! Сборы закончились.

Жена Хасана Зулейха привязала своего грудного сына за спиной, а трехлетнюю дочку Хадичу взяла на руки. Жена Хусейна, попавшего в прошлом году в плен, взяла на руки трехлетнюю Зебу, а Рахимдад сам, впереди всех, побежал на улицу.

Оставив дом с имуществом на попечение Хасановой тещи, еще до восхода солнца все вышли в путь.

Хасан, заткнув за пояс старинную саблю, а кремневое ружье вскинув на плечо, пошел впереди.

Путь был недалек. И хотя из-за детей шли медленно, через час уже пришли в сад и принялись за работу.

Рахимдада, который шел в сад, чтобы поймать воробья, мать тоже заставила работать.

—Сынок! — сказала она Рахимдаду. — При твоем отце мы были спокойны. Вместе со своим братом он делал всякую работу. А когда все они попали в плен, твой старший дядя выбился из сил. Все приходится делать ему одному. Если мы ему не поможем, он скоро устанет, и мы все останемся без кормильца. Теперь работай ты за своего отца.

Рана взяла корзину и влезла на дерево, на подрезанную сухую ветку повесила корзину и принялась собирать сливы.

Рана не слушала и не слышала, как просилась к ней маленькая Зеба.

— Ты собирай и складывай в коробку все до единой осыпавшиеся сливы! — приказала она сыну. Маленькая Зеба тоже трудилась.

Остальные женщины на деревьях и под деревьями собирали сливы и с грустью вспоминали тех, кто в прошлом году попал в плен, собирая здесь, с этих же деревьев, такие же вот тяжелые, сочные, спелые сливы. С молитвой на устах они обращались к богу и Шахимардану[19] сохранить от беды оставшихся.

Хасан здесь, в саду, перед лицом пустыни, приуныл. Он увидел, как легко появиться разбойникам из-за любого песчаного холма, с любой стороны, отовсюду.

И хотя он не высказывал своих тяжких мыслей ни женщинам, ни девушкам, сам он думал лишь об одном — о таком близком, возможном, неотвратимом несчастье и ломал голову над тем, как его предотвратить.

«В минувшем году я оплошал: когда собрались мы в саду собирать урожай, надо было мне почаще выглядывать из сада, присматриваться к пустыне, — не видать ли врагов. Сам виноват: нам с братьями надо бы отбиваться, когда враги напали, а я первым кинулся бежать».

С этими мыслями вышел Хасан из сада, пошел в соседний сад, поговорил с соседями, работавшими там. С ними обсудил он, как отразить врага, если враг все же появится, — враг, вся сила которого во внезапном, неожиданном набеге.

—Если мы струсим, растеряемся, все попадем в плен. Я так советую: всем надо броситься на помощь тому, кто кричит о помощи. Объединившись, мы, мужчины, преградим путь врагу и дадим возможность убежать и спастись женщинам, девушкам и детям.

Он воодушевился:

—Если мы вместе окажем сопротивление, то хотя и не спасемся, но и умрем не все, и в плен не все попадем. А порознь никто не отобьется. Поодиночке пропадем все.

—Надо поочередно выходить и наблюдать за пустыней! — предложил сосед. — Дозорный увидит людей в пустыне, прибежит и скажет всем.

—Слава богу, у каждого есть что-нибудь вроде сабли. Меч, кинжал, нож найдется у каждого. Мы постоим за себя! — сказал кто-то.

—А у Хасана есть ружье. Он один может сбить с седла нескольких туркменов, пока они успеют ускакать, — добавил другой.

Укрепив подставку ружья на песке, Хасан, целясь в воображаемого врага, ответил:

— Сегодня наблюдать выйду я. В другие дни будут выходить другие.

И, взяв тяжелое ружье на плечо, помолившись, он ушел от соседей в пески.

Хасан обошел и осмотрел все низины, впадины, все укромные места в окрестных песках.

Все вокруг было пусто, спокойно.

Он поднялся на высокий бугор и осмотрелся. Нигде не было никаких человеческих следов, ничто не предвещало появления туркменов.

Со спокойным сердцем, глубоко и облегченно вздохнув, он лег на землю.