Либерия - Евгений Введенский

Я почувствовал такую всеохватную скорбь и такое оглушительное одиночество, что почти расплакался. Тьфу ты! В данной ситуации самым отвратительным и нелепым с моей стороны было бы лить пьяные слезы по поводу бесцельно потраченного времени и подорванного алкоголем здоровья. Нет, мужчина в состоянии бодуна должен проявлять особую твердость духа! Поэтому я изо всех сил укусил себя за руку и, жалобно поскуливая, огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Неподвижные темные дома равнодушно смотрели на меня пустыми глазницами. Щуплые городские деревья смиренно покачивались на промозглом ветру. Птички прыгали с ветки на ветку в поисках жучков и червячков.

Привычный серый мир, такой основательный и надежный! Асфальтовые дорожки, газончики, заборчики... Минск. Это слово звучало у меня в ушах как приговор и в этот момент казалось каким-то особенно окончательным и скорбным. Город-призрак, который столько раз растворялся во времени, по улицам которого бродят в тумане печальные тени бесследно сгинувших людей. Город-некрополь, где почитают только мертвецов, где памятники ставят только жертвам войн и несчастных случаев. Город, который высасывает тебя, давит на тебя бетонной плитой, хоронит тебя заживо. Город, где так явственно и жутко чувствуешь, как каждую секунду бесполезно истекает отпущенное тебе время.

Я медленно пошел вдоль забора, сотрясаясь от отчаяния и одиночества. Мне было необходимо увидеть хоть какое-нибудь живое существо. В данный момент я был бы рад даже встрече с собакой...

Казалось, я плелся вдоль этого бесконечного чугунного ограждения уже целую вечность, когда вдали послышались быстрые гулкие шаги и громкое дыхание. Навстречу бежала девушка в спортивном костюме. Я радостно замахал руками, умоляя ее остановиться. Она остановилась в нескольких метрах от меня и вынула из ушей наушники.

— Скажите, п-пожалуйста, — с трудом выговорил я, — который час?

— Седьмой, — ответила она, с опаской меня разглядывая.

Я смотрел на нее и пытался придумать, что еще сказать.

— А... куда вы бежите в такую рань? — спросил я довольно-таки развязным тоном, предательски покачиваясь из стороны в сторону.

Девушка неприязненно посмотрела на меня, ничего не ответила и попыталась пробежать мимо.

Я преградил ей дорогу:

— Подождите, пожалуйста!

— Что вам нужно? — раздраженно и немного испуганно спросила она, отступая назад.

Я представил, какое жалкое зрелище я собой сейчас представляю, и мне стало стыдно.

— У меня к вам только одна просьба! Дайте позвонить с вашего телефона. Один звонок. Пожалуйста.

Девушка вздохнула, достала из кармана мобильник и протянула мне. Я ненадолго задумался, гладя подушечкой большого пальца теплые кнопки и стараясь не дышать перегаром в сторону своей спасительницы. У меня всегда была плохая память на любые номера, включая телефонные. Единственным номером, который удалось вспомнить в этот момент, был Мишин — потому что он частично совпадал с датой выхода моего любимого альбома The Doors.

— Але-але... И хто это там в такое время мне трезвонит? — пробубнил в трубку мой приятель, даже сквозь сон продолжая разговаривать в своей дурашливой манере.

— Привет, это я... Представляешь, я на улице, на земле проснулся, замерз очень... По ходу, я мобилу потерял. И кошелек, и ключи от дома... Я к тебе погреться зайду, окей?

— Чувак, ты только свое имя не называй, — тревожно зашептал Миша, мигом проснувшись и посерьезнев. — Тебя везде ищут, всю общагу перерыли, наших корешей допрашивали. Мне повезло — я у девчонок отсиделся...

— Мишаня, ты чего, так шутишь? — озадаченно отозвался я.

— Помнишь лысого, с которым ты вчера в том заведении "познакомился"? Так вот, он теперь в реанимации лежит, с переломом черепа. Он, кстати, ментом оказался. Вроде майор или даже полковник... Они за тем столиком все были из органов — отмечали что-то. Теперь тебя ищут как анархиста-террориста, организатора нападения на сотрудников милиции. Они уже и дома у тебя были: забрали твой ноутбук, вещи какие-то... Мне твои предки звонили... Короче, мой тебе совет: делай ноги, прямо сейчас... Да, еще... Алло, ты меня слышишь?

— Да, — ответил я упавшим голосом.

— На этот номер больше не звони! — сказал Миша и повесил трубку.

ГЛАВА 2

Я парил в бескрайнем, лучезарном пространстве. Вокруг, сколько хватало взгляда, не было совсем ничего. И я не чувствовал ничего — ни боли, ни желаний. Я просто был — здесь и сейчас. Открывая и закрывая глаза, я видел то же самое, потому что этот свет и свобода были повсюду: снаружи и внутри. "Господи, как прекрасно быть совсем одному, — думал я. — Никогда не видеть никого и ничего. Пожалуйста, забери у меня все и ничего не давай взамен!"

Тут меня сильно тряхнуло, потом еще раз... Я ударился головой о что-то железное и снова оказался в своем теле. Многие его части болели. Я с трудом открыл глаза и огляделся.

Кроме меня в полупустом салоне самолета находилось несколько десятков африканцев. Многие летели семьями: дети с криками бегали по проходам между креслами, родители громко общались друг с другом. Лиц было не разобрать; лишь белки глаз блестели в полумраке, да темная кожа поблескивала в тусклом свете лампочек.

Некоторое время я тупо разглядывал эту картинку, полагая, что попал из одного сна в другой. Потом в памяти одна за другой стали всплывать сцены последних дней: драка в баре, пьянка в общаге, телефонный разговор с Мишей... Как я добирался на попутках из Минска в Москву, как оттуда позвонил в Либерию и как прыгал от радости, услышав, что меня готовы взять на работу. Как в ожидании, пока мне сделают визу и пришлют билет на самолет, я несколько дней без передышки бухал с приятелями, у которых жил в Москве. Как я трясся от страха в Домодедово, готовый к тому, что меня возьмут под руки и поведут в отделение. И как на радостях напился в брюссельском аэропорту (где у меня была пересадка) — когда понял, что вырвался уже наверняка.

Был ранний вечер, а самолет до Либерии вылетал только следующим утром. На последние деньги я купил в Duty Free самую дешевую бутылку виски; сэндвич на закусон пришлось украсть в соседнем кафе.

Расправившись с виски за каких-то полчаса, я от нечего делать стал слоняться по вечернему аэропорту, наблюдая за тем, как магазины один за другим опускали роллеты. Я пытался позвонить друзьям из телефона-автомата на втором этаже, но он только жрал монетки и что-то говорил по-французски; чтобы хоть частично компенсировать моральный ущерб, я оторвал телефонную трубку и швырнул ее в ближайшую урну. В интернет-кафе я безуспешно пытался угадать платный код доступа, а когда мне это надоело — решил пойти погулять по вечернему Брюсселю. Из аэропорта меня не выпустили по причине отсутствия визы; разозлившись, я пытался подраться с сотрудником паспортного контроля. В процессе задержания, поскольку я оказывал активное сопротивление охранникам, моя куртка как-то незаметно разорвалась пополам. Ночь я провел, ворочаясь на железной койке в крошечной камере. Утром меня в наручниках провели к трапу самолета.

И вот теперь я в тупом оцепенении сидел у иллюминатора, наблюдая за мелким дрожанием пенопластового крыла на фоне густых белых облаков. Я начал трезветь — впервые за несколько дней, — и мое отчаянное положение предстало передо мной с такой наглядностью, что по спине побежал предательский трусливый холодок.

У меня не было ни копейки. Из личных вещей была только одежда на мне (рубашка, джинсы, кроссовки), а также паспорт и ксерокопия либерийской визы. Я бы мог попробовать утешиться тем, что "если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день", но сигареты и зажигалку у меня изъяли во время ареста. Я направлялся в какую-то непонятную африканскую страну, про которую почти ничего не знал... Я ведь всю жизнь жил в Минске. Даже на самолете ни разу не летал. Черт возьми, что происходит?

И все это — из-за той злополучной драки в баре... Всего на какую-то минуту отключился самоконтроль — и вот результат. "И почему я тогда не сдержался? Герой хуев!" — говорил я себе, мучаясь запоздалым раскаянием.

Самолет сильно тряхнуло; я подпрыгнул в воздухе, на долю секунды зависнув над своим креслом. "Как такая фигня называется? Турбулентность, что ли?" — пронеслось у меня в голове, и почему-то это слово показалось мне таким отвратительным, что я почувствовал сильный приступ тошноты. Вскочив с места, я стал шарить глазами по сторонам в поисках туалета, изо всех сил стараясь сдержать рвоту. Соседи молча наблюдали за моими судорожными телодвижениями; их лица казались мне совершенно неподвижными, как будто высеченными из камня. В этот момент рвотные массы вдруг оказались у меня во рту; вытаращив глаза, я наугад зашагал по проходу между креслами, маша руками и отчаянно мыча.

Самолет снова подпрыгнул; я с грохотом повалился на колени и стал мучительно, надрывно блевать на пол. Сквозь слезы, снизу вверх, я смотрел на попутчиков, пытаясь жестами показать, что извиняюсь и не возражаю против какой-нибудь помощи; те только сочувственно качали головами. "Ха! По ходу, я и тут придурок номер один", — подумал я с некоторым удовлетворением, вытирая губы рукавом рубашки.