Либерия - Евгений Введенский

Вообще-то, примерно так я всегда и хотел выглядеть — меня с детства привлекал образ сумасшедшего аутсайдера.

Я жил на окраине Минска, в самом криминальном районе города. Здесь царил культ грубой мужественности, были популярны варварские развлечения — напиться и подраться, нацарапать "хуй" на чужой машине, поиздеваться над теми, кто послабее. Здесь и девушки, и парни вели себя одинаково: сидя на лавках у подъездов, пили пиво из полуторалитровых бутылок, ели семки и матерились со знанием дела, громко и смачно. Мои сверстники занимались карате и качали мускулы, а я прогуливал физкультуру, труды и военную подготовку, писал стихи об одиночестве и рисовал монстров в тетрадях.

Такие замечательные вещи, как цветущее здоровье, румянец на щеках, крепкая шея, сильная спина, мускулистые руки и, в особенности, мускулистые ноги, казались мне пошлыми и отвратительными. Мне было физически неприятно смотреть на пышущих здоровьем, самоуверенных, громких, бодрых людей.

А что именно мне нравилось? Точно я не знал. Проявления упадка, сумрак, скорбь, неестественная худоба, сломанные вещи. Меня привлекала смерть.

Забыв про окружающий мир, я внимательно рассматривал свое отражение в зеркале, как будто это был совсем не я, а посторонний, незнакомый человек — и этот человек почему-то не внушал мне симпатии. Блин, а не застрял ли я в некой промежуточной стадии своего развития? Возможно, я слишком долго был гусеницей, и мне давно пора было превратиться во что-то другое — но во что именно и как? Стать таким, как те люди за столом в баре "Полундра"? Дремать перед телевизором, строить дачу, копить на машину? Нет, только не это! Но в своем нынешнем виде я был, пожалуй, даже отвратительнее, чем они... Я внимательно смотрел себе в глаза, пытаясь увидеть там ответы на свои вопросы.

Я первым в своей школе стал пить и курить, первым стал всерьез встречаться с девочкой, первым отрастил длинные волосы, первым же обрил голову наголо — и первым вылетел из школы с четырьмя годовыми двойками (этим фактом я гордился, пожалуй, больше всего). В последующие годы я, главным образом, посылал всех на хуй, хлопал дверями и сжигал мосты. Теперь, в свои двадцать пять, я был похож на подростка, который долгое время голодал и страдал хроническими болезнями. Я поднял руку и пошевелил пальцами — они выглядели так, как будто были вылеплены из глины. Может быть, я уже умираю? Я прислушался к биению своего сердца: его стук был какой-то рваный, прерывистый, неуверенный; время от времени что-то кололо в левой части груди. Я вдыхал воздух с трудом; легкие как будто не хотели расширяться. Суставы скрипели при каждом движении, в них что-то щелкало и хрустело. Живот как-то странно ныл; я чувствовал непонятную тяжесть в желудке. Ужасно болели почки — в нижней части спины, в области поясницы. Печень, видимо, сильно увеличилась, ее верх упирался в ребра и легкое, а низ давил на желчный и мочевой пузыри. Яйца как будто тянуло вниз; скорее всего это трихомоноз или хламидиоз. Судя по боли в заднице, у меня начинался геморрой. Шею свело судорогой, и голова против моей воли запрокидывалась назад. Черепная коробка так сильно сдавила мозг, что думать даже самую маленькую и простую мысль было очень больно. Правое веко охватил нервный тик, и оно бешено прыгало вверх-вниз, как крыло раненой бабочки...

Содрогаясь всем телом, я оперся руками на зеркало и обрушил его на пол. Раздался оглушительный звон разбитого стекла. Я ошеломленно смотрел то на осколки, живописно разбросанные по полу, то на удивленные лица приятелей, то на китайцев, застывших с пивными банками в руках.

Тут Дед отчего-то заорал "Э-э-эх!" и вскочил с места. Исполнив несколько размашистых танцевальных па в стиле "Эх, яблочко, куда ты котишься", он схватил Спаниэля, поднял его вверх и стал раскачиваться из стороны в сторону, оглушительно распевая: "А дак и че? А да ниче! А как пойдем мы, да на войну!" Спаниэль отбивался и громко протестовал, но это было бесполезно.

Не выпуская из рук Спаниэля, Дед вскочил на кровать, оттуда поднялся на стол и плясал там, возвышаясь над нами, похожий на былинного богатыря, пытающегося молодецкой песней растопить сердце неприступной заморской царевны. Спутанные волосы и рыжая борода Деда мотались из стороны в сторону, вытаращенные глаза сверкали в полумраке. Всем, кроме Спаниэля, было очень смешно — особенно китайцам, которые так и вовсе хлопали в ладоши и покатывались от хохота.

В этой сцене была такая невероятная первобытная красота, что я и сам заорал, вскочил с места и стал вытанцовывать какие-то замысловатые фигуры, размахивая руками в воздухе. Миша тоже вскочил, за ним и остальные. Животная энергия, заключенная в наших пьяных телах, вырвалась наружу и хлестала во все стороны, разбиваясь кровавыми волнами о пол, стены и потолок. В этих нескольких десятках кубических метров пространства образовался гигантский бурлящий водоворот, затягивающий в себя все новые жертвы. Вокруг нас вращалась комната, общага и город Минск, а в моей голове кружился огромный сверкающий шар.

*******

Праздник продолжался! Приходили даже люди, с которыми не был знаком никто из присутствующих. Все запросто садились куда попало и подключались к разговорам. Я сидел на полу и пытался вспомнить, что я здесь делаю и зачем мне это нужно — вливать в свой организм алкоголь в компании всех этих людей и слушать их разговоры. Время наваливалось на меня тяжелым мясистым блином, бессмысленное пространство смеялось мне в лицо, а я застрял в этой затонувшей подводной лодке без надежды на спасение, стараясь не двигаться и не дышать, чтобы не расходовать понапрасну драгоценный кислород... В поисках освобождения я шел на одну крайность за другой, но в результате оказывался в очередной клетке. Дверца была незаперта, можно было открыть ее и выйти, но я не хотел никуда идти.

Эти размышления прервал Спаниэль, хлопнув меня по плечу:

— О чем задумался, звезда?

— Да ладно, не гони, — отмахнулся я. — Мы еще ни одной песни не записали...

— Это дело времени, — успокоил меня Спаниэль. —А почему вы не записываетесь?

— Денег нет, — ответил я. — В нашей группе я один работаю.

— И где работаешь?

— Редактором на новостном сайте.

— Так ты нормально устроился! Что делаешь-то?

— Прочесываю информацию по всему миру на предмет горячих новостей. Теракты, банкротства, судебные разбирательства, некрологи, скандалы, личная жизнь голливудских актеров. Распределяю новости между копирайтерами, а когда они заканчивают, придумываю звучное название. Например, "Беременная парашютистка приземлилась на асфальтированную автозаправку". Качество новости определяется тем, сколько людей ее прочитает. Больше всего кликов получает дерьмо. Поэтому можно сказать, что я занимаюсь поиском и размножением дерьма. Когда после восьми часов такой деятельности я иду домой, у меня ощущение, что я с головы до ног покрыт дерьмом. А ты чем занимаешься?

— Я сторожу торговый ларек по ночам, — сказал Спаниэль и почему-то поежился. — То есть сплю в нем. Холодно — капец! А по утрам подземный переход подметаю. Работы на пару часов — и плюс сорок долларов в месяц. На пиво хватает.

— А почему по специальности не работаешь? Ты же на переводчика учишься?

— Так ничего нормального не предлагают! Я повсюду объявы поразвешивал, а всплывает только всякая фигня.

— Например?

— Ну вот вчера мне из Либерии звонили. Это в Африке где-то. Условия тяжелые, оплата высокая... Я порылся в интернете — а там гражданская война. Голод, эпидемии, дети с автоматами, человеческие жертвоприношения и так далее.

— Ну и что? Прикольно же.

— Чего ж тут прикольного? Повстанцы какие-нибудь башку тебе отрежут, вот и весь прикол.

— И что, ты отказался? Не поедешь?

— Нет, конечно! Сам туда езжай, если хочешь. Могу телефон дать.

— Ну, если не шутишь — давай!

— Сейчас, если я его еще не выбросил...

Порывшись в карманах, Спаниэль протянул мне скомканный лист бумаги:

— Держи! Только я бы на твоем месте сначала протрезвел, а потом уж в Африку собирался...

— Ну спасибо, дружище! — я сжал его руку в своей. — С меня ящик пива! И приглосы на все мои концерты. Короче, за мной не заржавеет!

— Да на фига тебе это нужно? — выдавил Спаниэль, пытаясь освободить свою ладонь.

— Во-первых, заметь — "оплата высокая". Я за пару месяцев на запись в студии заработаю!

— А про "тяжелые условия" ты не забыл случайно? Ты лучше сочиняй песни, дури девушкам голову и все такое — чем вы там, музыканты, обычно занимаетесь?..

— Я хочу от себя освободиться, — перебил я Спаниэля, наливая ему и себе еще спирта. — Мне мало одной жизни. Я хочу несколько жизней прожить! Увидеть мир со всех сторон, быть всем сразу!

— Чего? Я бы на твоем месте сегодня больше не пил.

— Расширить свое сознание, — продолжал я. — Стать больше, чем я есть!

— Да успокойся ты, наконец! То ли ты американских фильмов насмотрелся, то ли в компьютерные игры переиграл... После пятилетнего возраста человек практически не меняется. Только обрастает новыми привычками.