Дедушкины сказки - Михаил Максимов

– Пошевеливайся, а то до кладбища за целый день не дойдем.

– Подожди, лопату возьму, а то чем могилу рыть будешь?

Доски сырые, тяжелые, гроб всю спину истер. Присел Петряй на бугорок, дух переводит.

– Давай помогу, сыночек.

– Сам управлюсь.

Взвалил ношу и ускорил шаг.

На кладбище ни души. Тишина зорко охраняла покой своих постоянных жильцов.

– Тут могилу рой, рядом со своими лежать хочу.

Петряй взял лопату и начал могилу копать. Долбит землю, а перед глазами все это проклятая самогонка стоит.

– Ну все, хватит.

– Да что ты, сынок, это ямка, а не могила.

– Я и так с тобой измучился, какая тебе разница, все в земле лежать?

Вздохнула мать.

– Не сладко будет в твоем неструганном гробу, так уж хоть поглубже закопал бы.

– Гроб ей не нравится, тоже мне, барыня, погляди, я лягу.

– Что ты, сынок, отойди.

Но договорить мать не успела.

Петряй проворно вскочил, поднял крышку и забрался в гроб.

– Видишь, – крикнул он, – тут как.

В это время крышка сама захлопнулась.

– Отпусти, ты что делаешь – донесся его сердитый голос. Мать поспешила к сыну.

– Я сейчас, сейчас, – твердила она и пыталась приподнять крышку.

– Люди добрые, помогите! – закричала через некоторое время.

– Помогите!!!

И люди услышали ее. Несколько крепких мужиков бросили работу в поле и прибежали на кладбище.

Только напрасно мозолистые руки били по гробу увесистыми железками. Ни одна щепочка даже не откололась от него. Пробовали зажечь, но и огонь был бессилен.

Братцы, – донесся слабый голос Петряя, – бросьте колотить, пусть мать подойдет.

– Сыночек, кровинушка моя, тут я.

– Прости, мать, за стакан самогонки я все продал, не стерпела земля моего злодейства, пусть мужики хоронят, не плачь, живи, родимая.

– Сыночек, что ты говоришь?

– Дышать мне трудно, умираю я.

Упала мать на гроб, горько рыдает.

Подняли мужики осторожно старуху, а гроб сам к могиле двигаться стал. Кинулись к нему, но уже поздно, скрылся он в земле. Попробовали разрыть, но куда там, лопата словно от гранитной глыбы отскакивает. Поохали, поохали, а потом прикатили большой камень и водрузили на холмике.

Приходится видеть иногда, как с трясущимися руками бродят выпивохи по разным местам. И уже не удивлюсь, когда ни с того, ни с сего горят бани и дома, жены уходят к другим. Терпит их земля до поры до времени, но, видимо, приходит конец и ее терпению.

Только как-же с матерью-то быть? Вон она, в скорбной позе застыла у холодного камня. И не где-нибудь, а по всей земле родимой. Прости, старая, прости, если такому еще найдутся слова прощения?

Старость

Дед Матвей брел по пыльной дороге. С каждым шагом идти становилось все трудней и трудней.

– Погоди немного, давай отдохнем.

– Кто тут?

Дед Матвей оглянулся, но ни одной живой души рядом не было.

– Кто со мной говорил?

– Я, твоя Старость.

– Кто, кто?

– Оглох что ли? Старость твоя!

Дед почесал затылок, потрогал себя за ухо.

– Вон, пригорочек зеленеет, давай присядем.

– Оно и правда, надо отдохнуть, – подумал он, – совсем из сил выбился.

Присел, достал кисет.

– Курить поменьше надо было бы, прокоптил все нутро, в иной кочегарке чище.

– Только твоих советов мне не хватало.

– Хватало, не хватало, а курить бросай, чай, не молоденький уже.

Он и сам подумывал о том, как бы бросить эту дурацкую привычку, но так и не собрался.

– Не следовало тебе отправляться в такую даль пешком, – продолжала Старость, – ноги и без того болят.

– Ну что ты привязалась? – осерчал дед Матвей, – Сына проведать ходил, почитай, месяца два не видел.

Они замолчали. На припеке начало дрематься, дед уже закивал головой и, наверное, заснул бы.

– Вставай, – проговорила Старость, – а то не добредем по светлому.

Отогнал дрему, поднялся, поправил сумку и взял посох.

– Пригнись маленько.

– Это зачем еще?

– Так мне легче сидеть на твоем горбу.

– Ты на мне еще ехать собралась?

– А как иначе? Да ты сгибайся, самому ловчее будет. Дед Матвей поворчал на Старость, пригнулся. С согнутой спиной шагалось и впрямь легче.

– А помнишь, как раньше хаживал?

– Как не помнить, на гулянку за ночь верст пять отмахаешь, а утром на работу ни свет, ни заря идешь.

– Вот и дремал потом целый день.

– Ну уж не скажи, подремлешь раньше на работе, батя скоро оглоблю возьмет.

– А в молотилку, помнишь, чуть не свалился? Снопы подавал и заснул.

– Я ж ночи три, почитай, глаз не сомкнул.

Так за разговором и добрели незаметно до дома.

– Чего у сыночка ночевать не остался? – встретила дочь сердито, – вытурила, небось, сношенька?

Промолчал старик, уселся на крылечко дух перевести.

– Иди, поешь, а то, чай, голодный приплелся.

Спорить не стал, пошел есть.

– Неласково тебя дочка встречает.

– Это опять ты? Помолчала бы хоть маленько.

Перекусив, побрел в свой чулан отдыхать. Давно не хаживал на такие расстояния, ноги ныли от усталости.

– Не кури в постели, а то дом спалишь и сам сгоришь.

– Послушай, что ты привязалась?

– Что, что, думаешь, охота гореть с тобой?

Дед присел, увидел пустую бутылку.

– Слушай, залезай сюда.

– А ты потом заткнешь горлышко.

– Надо мне тебя затыкать.

– Хоть мне-то не ври, только потом все едино выпустишь, даже просить будешь, чтобы я вылезла.

Раздалось легкое шуршание, и бутылка в руке потеплела.

– Затыкай! – раздался тоненький голосок. Дед начал искать пробку.

– Что ты там копаешься?

– Да погоди, не мальчик я тебе, чтобы все быстро делать. Наконец пробка была найдена, бутылка заткнута и поставлена аккуратно в угол.

Утром он проснулся, поднялся с трудом и пошел попить воды. Стал снимать крышку с ведра, но она выскользнула из рук и с грохотом упала на пол.

– Чего тебе не спится? – раздался из комнаты сердитый голос дочери.

Дед Матвей вздохнул и побрел в свой чулан, так и не попив воды.

Каждый шаг отдавался болью в ногах, ныла поясница, постреливало в боку. Слышал, как ушла из дома дочь, потом зять, наконец, хлопнув дверью, убежал в школу внук. С трудом поднялся, перекусил, возвратился в чулан. Полежал немного, потом встал, достал бутылку и вытащил пробку.

– Старость, а Старость, не задохнулась в бутылке-то?

– Да нет, устроилась недурно.

– Выходи, поговорим немного, на душе муторно что-то.

– Переутомился вчера, да и погода к вечеру испортится.

– Не говори, дожди в этом году часто идут.

– А помнишь, перед войной какое жаркое лето было?

– Как не помнить, тогда в деревне семь домов сгорело.

– Да, да, ты еще едва не погиб, когда крыша рухнула.

– Опалило меня на том пожаре. Хорошо еще, ветер утих, а то бы вся деревня занялась.

– Дома-то раньше, какие были? Солома на крыше, сено у дома, брось искорку, оно и пошло гулять.

– Слушай, а ты за мной никак всю жизнь ходишь?

– Да что ты, где уж за тобой в молодости угнаться было?

– Это уж точно, на месте посидеть я не любил. А бегал быстрее всех в деревне. Мы однажды к леснику на пасеку забрались.

– Меду, что ли, захотелось?

– Да какой там мед, где нам, шпингалетам, было управиться с ульем? А ты не перебивай. Ну, так вот, забрались на эту пасеку, не успели и десятка шагов сделать, как выскочит на нас собака, здоровенная такая, я всю жизнь прожил, а таких не видывал.

– С перепугу чего не померещится?

– Может, и с перепугу. Мы наутек. Ребята по дороге побежали, а я по тропинке. Бегу, оглянуться некогда, а сам чую, что вот-вот клыки ее в спину вопьются. Почти до деревни добежал. Оглянулся, никого сзади. Потом оказалось, что собака за мной вовсе и не гналась.

– Трусоват был.

– Это я трусоват? Да в драках задиристей меня во всей деревне никого не было. А медалей и орденов сколько заслужил? А ты говоришь, трусоват.

– А внуку чего об этом не рассказываешь?

– У него другие интересы. На днях носился на встречу с чемпионом города по бегу. По вечерам слушает черт знает, какую музыку, на весь дом гремит.

– Может, отдохнешь?

– Какое там, бока от отдыхов болят, схожу в огород, глядишь, чего и поделаю.

– А мне куда, опять в бутылку?

– Чего уж там, забирайся на спину, не велика тяжесть.

Несмотря на летнюю пору, на улице было прохладно.

– Смотри, как за ночь все переменилось.

– И не говори, тучи низко идут, сейчас зарядит на недельку.

– Дождя-то не надо было бы, в деревнях самый разгар сенокоса.

– Нынче все техника работает, а мы на лошадях да руками убирали все.

– Убирать-то вы убирали, а к весне крыши раскрывали, скотину кормить нечем было.

– Не без этого, а работали все же дружней.

– Баловства меньше было, вина не пили.

– Про баловство не скажи, чего только не вытворяли? Помнишь, как Груню в бане перепугали? А кадушки с водой опрокидывали?

– Ты уж припомни молоко, которое из колодцев таскали и пили.