Времена года - Арпад Тири

уже отбили наступление русских! — успокаивали офицеры перепуганных солдат.

Со стороны реки доносились звуки жаркого боя. Временами в небе назойливо жужжали русские самолеты. Каждый из бежавших солдат пытался вскочить в машину, едущую в тыл. Офицеры с топографическими картами в руках пытались сориентироваться на местности. В центре села у колодца какой-то полковник орал на солдат:

— Назад в окопы! Немедленно на свои места! Это измена! Вы не солдаты, а паршивый сброд!

Вокруг полковника творилось настоящее столпотворение. Вдруг раздался пистолетный выстрел: на землю, широко раскинув ноги, свалился солдат-артиллерист.

Матэ чувствовал себя всеми брошенным. Что делать дальше, он не знал, но пистолетный выстрел полковника подсказал ему, что лезть в эту свалку не следует.

Неожиданно на село налетели советские самолеты, сбросив несколько бомб на обезумевших от страха людей. Все кинулись к сараям, ища убежища. Упав на землю под стеной сарая, Матэ увидел, как какой-то лейтенант ожесточенно стрелял из своего пистолета по пикирующим самолетам, словно это могло спасти его от неминуемой смерти.

Когда Матэ снова поднял голову, он заметил на грязном снегу у самой стены чью-то засаленную записную книжку. Протянув руку, он взял ее и начал листать. Зеленые слова безжизненно расползлись по бледным клеточкам блокнота.

«11 декабря. Мороз крепчает: термометр показывает около тридцати девяти градусов. За ночь к русским перебежали два еврея, третьего застрелил наш часовой, а все остальные повернули обратно, на свое несчастье. Утром жандармы избили их железными прутьями, а двоих связали и бросили в них гранату, остальных просто постреляли. В мирное время такого кровавого побоища человек себе и представить не мог, а здесь, на фронте, в этом нет ничего особенного. Страшно...

13 декабря. Ночь прошла спокойно, словно наши позиции находятся не на берегу Дона, а где-то в глубоком тылу. Утром мы проснулись от минометного обстрела. По телефону мне сообщили, что в роте для меня получена посылочка, но ее уже кто-то вскрыл. Обещали, что ночью мне ее принесут солдаты, которые доставляют пищу на передний край...

29 декабря. Утром русские перешли в наступление при поддержке «катюш» и танков. Понеся большие потери убитыми и ранеными, мы отошли. У меня жар. Температура 39,6. Полагаюсь целиком на господа бога...»

На этом запись кончилась. Матэ огляделся, словно надеясь где-то неподалеку увидеть владельца этой записной книжки. Но кругом не было ни души.

«Чей же это блокнот? — подумал Матэ. — Что стало с его хозяином? А что будет со мной?»

Матэ зашел в один из сараев в надежде встретить какого-нибудь знакомого из батальона, так как окончательно потерял надежду разыскать капитана. В сарае было полно раненых, многие из них в беспамятстве. Пахло кровью, потом и прелой соломой. Матэ остановился в центре сарая и осмотрелся. Вдруг кто-то окликнул его:

— Матэ, ты ли это?!

Он удивленно уставился на кучу соломы, на которой лежал человек с забинтованной головой.

— Это я, — неуверенно ответил Матэ и подошел ближе.

— Приляг рядом со мной, — попросил раненый. — Я тебе что-то скажу.

Матэ замутило.

«Ну и разделали же этого несчастного! Мне еще повезло», — невольно подумал он.

Места возле раненого было очень мало, но, вытянувшись, все же можно было прилечь. Матэ устал, а тут еще духота. Его сразу же сморило. Он улегся рядом с раненым.

— Ты не узнаешь меня? — спросил раненый.

— В таком наряде я и отца родного не признал бы.

— Неужто не можешь вспомнить?

Жалость перехватила Матэ горло.

— Если не веришь мне, посмотрись в зеркало, — сказал Матэ.

Оба помолчали. Первым заговорил раненый.

— Я Амбруш. Помнишь левого крайнего? — с трудом сдерживая рыдания, произнес несчастный. — Ну, теперь вспомнил?

Матэ впился глазами в раненого, у которого на всем лице виднелись лишь узкая полоска глаз да припухлый рот, изуродованный болью.

— Боже милостивый, что с тобой сделали?!

Амбруш молчал. Он лег на спину и закрыл глаза, словно успокоившись, что Матэ наконец узнал его.

А Матэ, остолбенев, смотрел на раненого. Смотрел и невольно вспоминал зеленое футбольное поле, обведенное белыми линиями из извести, на котором они раз в две недели устраивали матчи. Тогда Амбруш действительно играл за левого крайнего. Матэ пытался сравнить того и этого Амбруша, но сделать это было просто невозможно. Сердце больно сжалось в груди.

— Не уходи от меня, — дрожащим голосом проговорил из-под бинтов Амбруш. — Вдвоем нам будет легче, помогать будем друг другу. Я здесь никого не знаю. Если повезет, может, в тыл отправят...

— Я должен найти своего ротного, — сказал Матэ.

— Ты с ума сошел! Все бегут кто куда может. Может, твой ротный сейчас уже сидит где-нибудь в штабе да чаек попивает, забыв о том, что ты есть на свете. Отсюда ты никуда не ходи, если хочешь сохранить свою шкуру. Делай, что я тебе скажу, так-то будет надежнее. Притворись контуженным, и все.

Слева от Матэ лежал унтер-офицер, раненный в живот. Он был без сознания. На него страшно было смотреть. Рядом с Амбрушем корчился от боли длинноногий солдат.

У входа в сарай о чем-то шумно спорили между собой санитары. Последовав совету Амбруша, Матэ вытянулся и закрыл глаза. Лежал и не шевелился. С Амбрушем они больше не разговаривали. Спустя час Амбруш тихо спросил, где сейчас находятся русские. Матэ шепотом ответил, что русские прорвали их оборону на нескольких участках, но ходят слухи, что немцы уже восстановили положение.

«Каким классным футболистом был этот Амбруш, какие точные у него были подачи! И на кого он похож теперь!» — горечью думал Матэ.

На следующее утро в сарае появилась врачебная комиссия, возглавляемая майором-медиком, одетым в белый госпитальный халат. За ним шли немецкие и венгерские штабные офицеры, сопровождаемые услужливыми санитарами.

Члены комиссии останавливались перед каждым раненым, однако ни к кому из них не наклонялись, ограничиваясь только вопросами к раненым, способным отвечать.

Матэ затаил дыхание. Вот комиссия остановилась перед ним. Один из санитаров пнул его ногой. Последовавшие за этим секунды показались Матэ целой вечностью. На грудь ему положили какую-то записку. Комиссия давно ушла, а он все еще не смел пошевелиться. Амбруш шепнул ему, что опасность миновала. Матэ взял в руки записку, на которой неровными буквами было написано: «В тыл».

— У меня такое чувство, что я вот-вот умру, — тихо произнес Амбруш.

— Тебе плохо? — испуганно спросил Матэ.

— Да нет, все по-прежнему, но чувствую, что я уже не