Загадки священного Грааля - Николай Павлович Дашкевич

будем и упоминать. В оценке теорий мы будем обращать внимание преимущественно на слабые их стороны; о том же, что мы сочтем верным, мы будем говорить настолько, насколько это будет необходимо для опровержения противоположных мнений, которые мы признаем несправедливыми.

В романах бретонского цикла фигурируют на первом плане: Грааль, переходящий от поколения к поколению и окруженный общиной хранителей и служителей, затем король Артур с рыцарями Круглого Стола и волшебник Мерлин. Нередко героями отдельных романов этого цикла являются витязи, не принадлежащие к братству Круглого Стола и только приходящие в то или другое соотношение с Артуром и его дружинниками; но первостепенными во всем цикле вообще по справедливости могут быть названы только что перечисленные нами деятели[38]. Сказания о них были основным ядром, около которого сгруппировались остальные, и мы займемся в настоящем исследовании главным образом ими, предоставляя себе в будущем подробнее остановиться на любимейших тогдашних романических типах, каковыми были Тристан и Ланселот.

Основные легенды бретонских романов, отделяемые одна от другой и иными исследователями, возникли, по нашему мнению, не в одной среде и неодинаково. Связь, какая придана им в дошедших до нас романах, принадлежит позднейшему времени[39]. Поэтому мы остановим внимание отдельно на каждом из основных сказаний занимающих нас романов. В разграничении и раздельном изучении этих сказаний, нам кажется, – единственный путь к правильной постановке нашего вопроса.

2. Сказание о святом Граале

Чудесные приключения, странные факты.

Предисловие Гирона де Куртуа

Ни в одной средневековой легенде

нет путаницы большей,

чем в легенде о Граале.

Гервиний

В цикле повествований, содержащихся в бретонских романах, исходный пункт (première branche) составляет сказание о св. Граале, вследствие чего мы и даем ему первое место в нашем исследовании, хотя роман о Граале не был первым в хронологическом отношении.

После вывода Грааля с Востока, около 40-х годов настоящего (т. е. XIX. – Ред.) столетия, первообраз его начали открывать у кельтов.

Представитель крайнего кельтизма в нашем вопросе Вильемарк дает следующее происхождение Граалю.

Легенда о Граале перешла в романы из латинского пересказа ее, составленная каким-то бриттским отшельником в XIII столетии; анахорет же почерпнул идею чудесного сосуда у бардов, в произведениях которых встречается чаша, обладающая именем и качествами св. Грааля. Высказывая предположение, что бриттский отшельник вел жизнь бардов и знал их предания, Вильемарк ссылается при этом на Catalogue scriptor. majoris Britanniae Бале, которому насколько можно доверять – известно[40].

Таким образом, по мнению Вильемарка, переходным звеном между рассказами бардов и романами была легенда, записанная в VIII столетии.

Нам кажется, что это переходное звено принадлежало не действительности, а подлогу трувера, прибегшего в этом случае к обычному в то время литературному приему.

Вильемарк и его последователи едва ли имеют право относиться с полным доверием к свидетельству о записи легенды в VIII столетии. Известно немало фактов переработки языческих мифов в христианские, – духовенством ли, или самим народом, причем в особенном ходу было приспособление языческих поверий к лицам христианской истории. Но что такой переработке подпали в легенде о чаше Иосифа Аримафейского кельтские сказания о чудесном сосуде, это не может считаться доказанным и даже вероятным.

Вильемарк, как и другие кельтофилы, опирается на свидетельство Гелинанда, сообщающего под 720 г. о видении относительно Грааля, бывшем бриттскому отшельнику, который и описал потом все открытое ему. Кельтофилы принимают это за действительный факт.

Но Гелинанд прямо сознается, что не видал латинского списка легенды. На основании свидетельства Гелинанда можно думать, что он передает известие французского пересказа легенды, который был или читан им, или известен ему по слухам. После этого не подлежит сомнению, что сообщение Гелинанда основано на прологе к роману о св. Граале, написанному Мапом[41].

Рассмотрение пролога, в котором речь ведется от лица того, кто сподобился будто бы откровения о св. Граале, приводит лишь к решительному признанию подлога в его основе.

Полен Парис видит в прологе только несколько интерполяций, к которым он относит, между прочим, вывод отшельником своей генеалогии от лиц романа, но вообще готов считать пролог подлинным. Нам же кажутся подозрительными не одни лишь подробности, и мы заключаем о непринадлежности пролога даже по основе тому лицу, которому он усвояется, принимая в соображение все содержание его.

Арфа друида. С гравюры С. Ф. Равенета, 1752

Прежде всего является странным, что автор пролога считает нужным умышленно скрывать свое имя. Указанием причин, по которым он поступил так, он совершенно подрывает доверие к исходящему от него свидетельству не только о виденном и узнанном, но и о самом себе. Он сознает себя слишком низким лицом для того откровения, которого будто бы удостоился, и понимает, что – назови он себя – ему мало поверили бы; поэтому для него лучше молчать. А ведь правое дело не укрывается, и человек, твердо веривший в истину своих речей, поступил бы иначе. Во-вторых, автор пролога боится заранее, как бы не поймали его в чем-нибудь, и старается наперед свалить вину на переписчиков. Он сам понимал всю дерзость и смелость своего рассказа, который действительно был необыкновенен для того даже века. Писатель пролога шагнул за пределы дантовского замысла. Различные видения были тогда в большом ходу. Укажем на пример, близкий бриттам. О св. Патрике рассказывалось, что он сподобился видеть Господа и воссесть по правую от Него руку. Сам Бог повелел ему отправиться в Ирландию для проповеди. У нашего автора все это доведено до крайности. Он не только беседовал с Богом и был озарен свыше, причем уста его исполнились бесчисленных языков; ему была открыта величайшая тайна Mиpa («lе plus grand secret du monde»). О врученной ему книге Грааля Спаситель сказал: «Я доверяю тебе величайшее чудо, какое только может восприять человек. Вот книга, которая написана моей рукой и которую до́лжно читать сердцем; никакой смертный