Игра без правил - Энтони Гальяно

Во мне вдруг поднялся протест. Любопытство одолевало здравый смысл. Хотелось узнать больше, хотя я отлично понимал, что пора убираться. Фитиль скандала подожжен, теперь ситуация неизбежно взорвется, дай только срок. Я это понимал, и тем не менее было непросто заставить себя уйти.

— Счастливо, полковник, — выдавил я наконец. — Жаль, что не смог помочь.

— Глупо было надеяться.

Я открыл было рот, но он уже отвернулся и смотрел в сторону яхты. Несколько мгновений я просто стоял. Затем плюнул и пошел к дому, оставив его под солнцем с этой яхтой, бутылкой виски, кучей денег и осознанием того, что его дочь, вероятно, отправится в тюрьму. Я уходил, оставляя за спиной огромные проблемы, и хорошо это понимал. Можно только надеяться, что разобраться с ними будет проще, чем кажется.

Когда я вышел, Уильямс стоял у моей машины. Солнце светило в глаза, и я надел темные очки.

— Я говорил ему, что ты не возьмешься, — проговорил Уильямс.

Я молча подошел к водительской двери и открыл замок. Он сделал шаг вперед и придержал дверь, положив ладонь на стекло.

— Ты кусок дерьма, мистер. Не верь, если кто-то скажет иначе, — бросил он мне.

— Ты бы померил давление, Уильямс. А то смотри, лопнешь от злости. А теперь убери руку с моей машины.

Я открыл дверь, и он отступил в сторону, не сводя с меня взгляда. Я сел и завел двигатель. Было так жарко, что пришлось сразу же опустить стекла.

— Слушай, — сказал я в окно, — ты ведь знаешь, что я работал полицейским? Так вот, советую: пусть она идет в полицию. Скандал будет громкий, но в конце концов все уляжется. Это лучший выход, который я могу предложить.

— Тебе многое неизвестно. У старика проблемы.

— Не у него одного, — ответил я.

Салютовал ему и нажал на газ.

Уезжая, я видел в зеркало заднего вида Уильямса, он стоял посередине дорожки и смотрел мне вслед, уменьшаясь в размерах по мере того, как я приближался к воротам. Уверен, он чувствовал то же, что и я, — между нами осталось что-то незаконченное. Я только не мог понять что. В одном я был стопроцентно уверен: полковнику я ничего не должен. Равно как и Вивиан, и уж точно Уильямсу, но оставалось чувство незавершенности, не дававшее мне покоя. Я включил радио и стал гонять настройку взад-вперед по песням и голосам. Ничего не попадало под настроение.

Я остановился на густом баритоне баптистского священника, но его слова о природе греха и о спасении пролетали мимо ушей, как птицы, не нашедшие подходящей ветки. В левом краю шкалы какая-то женщина долго рассказывала о преимуществах тофу[5] и других продуктов из сои. На другой радиостанции Говард Стерн брал интервью у мужчины, который стал женщиной, и у женщины, которая стала мужчиной. Вскоре я выключил радио, и отсутствие звука понравилось мне куда больше. Меня одолела меланхолия, и единственное, что обладало смыслом, — это тишина.

Я направился на юг по Коллинз до дамбы Кеннеди у 79-й улицы, затем повернул к пляжу и дальше — по привычному маршруту мимо рыбного ресторана и заведения Майка Гордона с его огромными бифштексами и престарелыми официантками.

Уже два года живу на Майами-Бич, а все пялюсь на пеликанов, как турист. Крылья птеродактиля, сосредоточенный немигающий взгляд, ровный полет и длинный серый клюв, бьющий, как меч, в воды залива. Затем я выехал на главный мост, по обеим сторонам которого распростерся залив Бискейн с безмятежно качающимися на волнах парусниками.

В таком месте, как Майами, всегда ощущаешь контраст между райскими картинами прошлого и кошмарными видениями будущего. Как правило, трудно сказать, что преобладает, но сегодня мои окна были открыты, небо упиралось в бесконечность, и казалось, что рай, мой рай, должен просуществовать еще несколько лет. В Нью-Йорке осталась другая жизнь. Столько воспоминаний… Впрочем, это как прошедшая любовь — она была прекрасна, но вернуть ее нет желания, даже если бы это и было возможно.

«Годы в Майами» — именно так, с большой буквы, я мысленно именовал свою жизнь здесь, словно это глава в воспоминаниях, которые я, наверное, так никогда и не напишу. После того, что произошло в Нью-Йорке, я очутился в Майами благодаря Гасу Санторино, старому полицейскому, который устроил меня на службу. Он переехал на юг и открыл клуб на побережье как раз в то время, когда ночные гуляки стали вытеснять старшее поколение из «Приемной Бога» — так иногда называли пляж.

«Приезжай», — сказал Гас, и я приехал.

Начались «годы неопределенности». Гас назначил меня начальником охраны, хотя в действительности я был просто королем вышибал и дрался с «крутыми» в три часа ночи в галстуке-бабочке и белой рубашке, рукава которой к утру нередко оказывались окровавленными. Насилие было частью развлечения и периодически накатывало, как цунами. Кого-то выставляли за дверь, и танцы продолжались. Разбитое стекло выметалось, и бедра кубинок снова покачивались на танцплощадке. Я же постоянно получал бесплатную выпивку от барменов, которые страховали меня и крали у Гаса достаточно осторожно, чтобы не быть уволенными. Это тоже была иная жизнь.

Я избегал кокаина, который в то время был повсюду, но пил слишком много. Однажды ночью у клуба я погнался за воришкой и под конец гонки совершенно выдохся. Я стоял, согнувшись в три погибели и судорожно глотая воздух, — дошел, называется. Такого я уже стерпеть не мог. В нескольких кварталах от дома я обнаружил гимнастический зал, которым владел ветеран по имени Кэл, друг Гаса, и начал возвращать себе форму. Я поднимал тяжести и бегал. Брал уроки кикбоксинга и йоги. Все свободное время я проводил в спортзале. Тренировался один, друзей не заводил и однажды, когда занимался на беговой дорожке, заметил, что Кэл смотрит на меня из-за стойки, где он продавал членские билеты и протеиновые коктейли. Наши взгляды встретились, и старик кивнул.

В тот же день он предложил мне работу.

Так и завершился мой переход от полицейского к вышибале, а от вышибалы — к личному тренеру, и я стал инструктором в гимнастическом зале. Я сдал экзамен, получил удостоверение, и Кэл нашел мне клиентку. Самой большой трудностью была необходимость постоянного общения. Я в то время пребывал далеко не в болтливом настроении, но что поделаешь? Клиенты, особенно женщины, рассчитывают на разговоры, а я, будучи полицейским, гораздо лучше умел слушать. Получилось, что я стал кем-то вроде парикмахера или психоаналитика, будь они неладны. Из услышанных мной историй я мог бы составить книгу. Если хотите убедиться, что большинство людей в мире безумны, мой совет — станьте личным тренером. Всего за один час вы получите очередного чокнутого и пятьдесят баксов за вычетом доли Кэла.

Это был неожиданный поворот в моей судьбе, и мне не раз приходила в голову мысль, что такая работа не для меня. Не то чтобы мне плохо жилось, просто казалось, будто я упускаю нечто важное. Год превратился в два. Я неплохо заработал, однако ощущение того, что где-то меня ждет «настоящая» жизнь, не проходило. Разумеется, я ошибался. Не существует другой жизни, кроме той, что здесь и сейчас. Думать иначе — утонченный вариант жалости к себе. И помните: лежачие полицейские на вашем пути расставлены не просто так, а главное, совсем не затем, зачем вы думаете.

Не раз и не два я подумывал вернуться в полицию. Даже Гас с Кэлом одобряли такую мысль. Я стал хорошим тренером, очень хорошим. Я проводил много времени в библиотеке, изучая физиологию и здоровое питание. Было чему поучиться. Я даже подумывал всерьез заняться учебой и получить диплом, но сердце как-то не лежало. Наконец я не выдержал и сдал экзамен на работу в полиции Майами, но когда меня вызвали на собеседование, не пришел. По правде говоря, я просто не смог снова представить себя в служебной форме.

В один прекрасный день весной 1999 года Кэл вызвал меня в офис. Я зашел и увидел, что рядом с ним сидит, положив ногу на ногу, незнакомая красивая азиатка лет двадцати пяти. Взгляд у нее был смелый, это я сразу отметил. Она поднялась, и внезапно моему взору предстала пара очень длинных и очень обнаженных ног. На девушке были белые шорты, которые в Канзас-Сити произвели бы фурор. К счастью, дорогие мои братья и сестры, мы находились не в Канзас-Сити. Здесь эти белые шортики выглядели вполне уместно. Как тропический шлем на берегах Замбези. В них даже была капелька консервативности — правда, совсем крошечная.

— Вивиан Паттерсон, — представилась она. — А вы Джек Вонс. Кэл только что о вас рассказывал.

Флюиды, исходившие от нее, противоречили внешности. С красавицами так иногда случается. Ты так впечатлен, что не видишь ничего за потрясающей внешностью. Не замечаешь необычный блеск в глазах, огонь жизни и налет таинственности, которым обладают некоторые люди. У нее всего этого было в достатке.

Ноги на минуту ввели меня в заблуждение, но это вполне объяснимо, ведь безупречные манеры не то, чего я ожидал. Еще один сюрприз, спрятанный за вуалью красоты. Она могла бы сойти за богемную пустышку, если бы не едва заметный английский акцент с трудноуловимой примесью чего-то еще. Ее взгляд не был откровенно сексуальным, просто самоуверенным и немного оценивающим. И все же некоторая сексуальность в нем присутствовала, где-то там, в глубине. Нежилась, как кот на персидском ковре. Понимаете, о чем я? Это было органично, естественно, без фальши, ничего напускного.