Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков

— Не понимаю, чего ты добиваешься, Никита. Ну, почему ты против? Почему?

— Долго объяснять. Скажу коротко: хочу, чтобы ты была дома, со мной… Неужели тебе не ясно, почему?

Галина не ответила и вышла в другую комнату.

5

«Выпускные» экзамены в «кедринском комбинате» состоялись в мае. Закончились поздно вечером. Ее по обыкновению провожал Алексей. Шутил, но шутки получались тяжеловатыми. Она старалась не замечать этого, отвечала шутками же и чувствовала, что у нее тоже не получается. «Вот и все… Вот и все», — думала она и не понимала, почему — «все»? Что — «все»?

Незаметно подошли к подъезду ее дома. Она посмотрела на Алексея. Он хмурился, нервничал. Мелькнуло желание сказать ему что-то такое, что успокоило бы его, но… что скажешь?

В подъезде, простившись с Алексеем, остановилась. Невыносимо захотелось заплакать, вовсю, не сдерживая слез. Вслух произнесла:

— Ну, вот и все.

Никита пил чай. Позвякивая ложечкой о край стакана, спросил:

— Закончили? Ну и как?

Бодрясь, ответила:

— Замечательно. Комиссия свирепствовала, но как сказал Климов, «один-ноль в нашу пользу»… Ребята держались молодцами.

— Очень рад. Теперь ты освободилась и можно вздохнуть спокойно.

Галина покачала головой.

— Ты можешь вздохнуть, а я… Никита, я пойду завтра к Вачнадзе и буду требовать для себя работу. Не могу я так больше, не могу!

Никита бросил ложечку на стол, поднялся.

— Черт знает что! Ну чего тебе не хватает? Сыта, обута, одета. Чего еще?

Галина побледнела, с непонятным страхом посмотрела на Никиту. Хотела ответить ему, сказать что-то такое, чтобы он сразу понял ее, — и не могла.

— Нет, нет, — сказала она. — Нет, ты никогда не поймешь…

В эту ночь Галина не спала. Думала, думала, думала. К утру разболелась голова. Встала, проглотила таблетку. Проснулся Никита. Она сказала:

— Как только представится возможность устроиться на работу, я уйду от тебя…

— Все-таки сначала работа? Странная логика.

Она сжалась, словно от удара…

…Прошло лето, наступила прозрачная, синенебая осень. Ничего не изменилось в жизни Галины. Она ходила к Вачнадзе, но он только разводил руками, успокаивал. Нужно было ждать, и Галина ждала. Однообразной утомительной вязью, один за другим проходили дни. И вот однажды утром…

Да, как это было? Никита ушел на работу… Она, кажется, прибирала в квартире. Раздался стук в дверь. Она прислушалась и, помнится, подумала: «Кто бы это мог быть?» Стук повторился. Открыла и чуть не вскрикнула. Алексей!..

Он, кажется, что-то говорил, а она не отвечала… Она тогда ничего не слышала, кроме своего сердца, биение которого тугими ударами отдавалось в ушах, ничего не видела…

А потом… Потом это постоянное ощущение непонятной неловкости и беспричинного стыда перед людьми, цепкого страха перед будущим. Ей все время казалось, что вот-вот случится что-то такое нехорошее, постыдное для нее, что кто-то подойдет к ней и прямо в глаза, перед другими, скажет слова, полные насмешки и презрения… И откуда такое чувство? Неужели оно появилось с того вечера, проведенного ею с Алексеем впервые на берегу реки, у дуба?..

…Никита спросил:

— И куда это ты выфрантилась, глядя на ночь? Словно на свидание собираешься.

Она отвернулась, чувствуя, как кровь бросилась ей в голову и лицо нестерпимо пылает. До чего же трудно сказать неправду! Она всегда говорила ему только правду, и вот сейчас, в такой вечер, она должна впервые солгать. Неужели даже в любви нужна ложь? И внутренне ужаснувшись тому, что говорит, она ответила:

— Схожу в гости к Настеньке Климовой… Такая чудесная женщина.

— Странная дружба, — недовольно проворчал Никита, уткнувшись в газету. — Сходила бы лучше к Вачнадзе, к Раисе, а то какая-то там Настенька Климова, жена бурильщика.

— К Вачнадзе сходим в воскресенье, — сказала она, презирая себя и за тот деланно спокойный тон, каким она говорила, и за то, что говорила…

…Дул холодный порывистый ветер. По небу, словно рваная овчина, ползли лохматые черные тучи, и в их разводьях ныряла, как большая серебряная рыба, кособокая луна. Спотыкаясь на размывах, Галина бежала по заросшей, чуть заметной тропинке вниз, к реке, к тому глыбистому мысу, на котором могуче утвердился одинокий, искореженный временем и непогодами дуб. Там ждет ее Алексей. Наверное, уже решил, что она не придет. Она и не обещала, что придет. Он сказал: «Буду ждать», а она не ответила. Молчание — знак согласия? Алексей ушел, а она сказала с запозданием: «Не приду». Сказала вслух и вздрогнула. Ей сделалось страшно. Начиналось то, чего она боялась больше всего — ложь. Она не думала об этом и не представляла, что это будет так страшно и противно… И вот свершилось: она должна обманывать мужа, себя, Алексея…

Была еще возможность оставить все так, как было, поэтому она и решила: «Не приду».

И пошла. Вопреки всему, с опозданием на полчаса. Может быть, и в этом таилась необходимость обмана, надежда на то, что Алексей не будет ждать, уйдет, и все останется по-прежнему? Тогда зачем она так спешит, почему так громко колотится сердце?

…По сторонам тропинки, на фоне светлого от лунного сияния неба, мечутся по ветру, тянутся к ней черные ветки орешника и о чем-то монотонно и глухо шумят листвой, словно предупреждая ее о неведомых тревогах, сердечной боли и мятежной радости…

Из взбаламученных туч вынырнула луна и озарила бело-голубым светом бугор, на котором стоял дуб. Листья на дереве лаково блестели, и даже отсюда, снизу, она слышала их особый голос — жесткие, они бормотали громче и тревожней, словно творили таинственное заклинание… И у дуба она увидела одинокую темную фигуру. Он! Ждет!.. Хотела повернуть — так вдруг испугалась — и не могла. Смотрела на него, и сердце замирало от боли и счастья…

И она побежала, тяжело дыша, по крутому откосу бугра туда, к дубу, навстречу неведомому…

6

Оборвалась мелодия вальса. Галина выключила радиоприемник и отошла к окну. «Завтра я уже не увижу его, — подумала она. — Нужно, нужно на что-то решаться… Не может это продолжаться бесконечно… Суд людей? Ну что ж… Каждому не объяснишь, а жить так больше нельзя…»

В дверь постучали. Так стучит только муж — не стучит, а скребется, словно кошка. Галина вздохнула и туже стянула на груди концы шали.

— Да, да, сейчас!..

Она открыла замок, вошел Никита. Он был оживлен, взволнован чем-то, хотя она и не видела в темноте выражения его лица. От Никиты пахло морозом, затаившимся в складках одежды.

— Ты спала? Нет? А почему же без света? Знаешь, Галчонок, у меня сегодня такой хороший день! — Он сбросил ей на руки полушубок, прошел