Временные неприятности (сборник) - Дмитрий Иванов

Обыкновенно, в сырую погоду Гоголь любил с утра натягивать калошки немецкого производителя «Резиновый беобахтер», безразмерный кафтанчик ватного содержания, и шёл себе созидать тепло для мёртвых и прочих душ, зябнущих в сельской клинике имени товарища Арманд по материнской линии. А также он своим самоотверженным трудом согревал отчаянных ребят-полярников на побережье моря Лаптевых или залива Провидения с прилегающими затоками и фьордами без имени и отчества.

Писатель от Бога, милейшей души человек, старинный приятель эфиопских поэтов. Что, кроме вышесказанного, мы знаем про Гоголя? Когда-то давно, ещё при царе-батюшке, Гоголь ушёл в оппозицию, в котельную, в глушь… до Саратова, правда, не добрался по причине отсутствия надлежащих для малоросского писателя документов. А потом ещё революция подоспела. Тогда всяк себе сам мандат мастерил. А вот Гоголь не пожелал лёгкой славы, не стал писать, что, мол, он «соль земли русской», постеснялся. Но совсем без документов нельзя. Фальшивомандатчики справили Гоголю замечательный паспорт негоцианта из Сарепты, который к сборщикам мёда отправился на Таманские верфи. Но и туда Гоголю с пододеяльником, полным рукописных шедевров, попасть не удалось. Таможня ярилась. Задержала классика и назад завернула. Не хватало ещё, чтобы здесь безобразную нелегальщину распространял с высочайшего соизволения, да, ещё и взяточный фонд по конвертикам не рассовывая. То Велемир Хлебников, плюс наволочка, плюс стихи, плюс будетлянин, минус самооценка, плюс трофейная башкирская астролябия, минус нашествие гуннов, плюс Вселенная, минус революционное сознание… А теперь вот ещё и Гоголь с пододеяльником… Никакого служения Родине нормального не получается, когда куда ни плюнь, одни гениальные личности по стране снуют с утра до вечера. Подоспели и репрессии. Вот тут-то и завернул наш Гоголь в первую попавшуюся больничку. Вернее, в котельную при сельской лечебнице. А что, ничего в том постыдного для писателя нету! Уходить в котельные академии сделалось модным издавна, ещё в пору засилья оголтелого реализма. Вот такое «Кино».

Николай Васильевич ощутил чьё-то присутствие у себя за спиной. Рядом, возле несвежего оконного стекла пристроился Фёдор Михайлович. Он тоже был грустен и немного лукав глазами.

– Воровство кругом, мздоимство и разор нешуточный. Где уж там, с углём разобраться, когда иноземные басурманы и тати государевы все недра наши на закордонные прелести в виде неразлагающихся отходов поменяли… через свою мошну транзитом? Где уж, где уж… – голос вошедшего источал неподдельно неискреннюю тревогу.

– Ну, и не скажите, Фёдор Михайлович, не скажите. Ныне все людишки циркулярные гнева императорского опасаются, понемногу имитацию бурной деятельности изображают в своей Думной Думе. Это вам не при царе-батюшке! Тогда, помнится, больные мне всё о каком-то Шенноне говорили. И дался им тот Шеннон. Его и на глобусе-то нарисовать забыли. Да, я не о том хотел, милостивый государь… При царе-батюшке так преизрядно тащили, что я нимало не удивлюсь, когда узнаю, будто Шеннон, этот самый, тоже какой-нибудь ухарь умыкнул. И сейчас крадут, конечно, не без того, но также и интерес казённый кое-как соблюдать начали. По всем приметам, должны нам уголь прислать вскорости. А иначе, все их мерехлюндии со свободным, аки птица феникс, словом, местами непечатным, ни к чему получаются. Вроде как, поперёк дышла новым боярам такая беспринципность…

– Вот и именно что… Не желают патриархи столбовые и слышать ничего о птахе твоей… Кому, в пферту, птица-феникс нужна, скажи на милость? Наплевать избранцам электораторным на людишек наших скверных… Пусть немного покричат, побазлакают… Кому с того убыль-то?

– Ан нет, брат, шалишь! Олигархиям стопудовым народный гнев не с руки. Теперь ведь как, кто из урны плебисцитной больше улова добыл, тот и на коне. А раз на коне, то от щедрот своих норовит ценностями государственными из недр нашей пустеющей Родины поделиться. Так что не станем, батюшка, надежду терять и в уныние впадать безразмерное, словно худое теля вдали от коровы-матушки, – сказал так Николай Васильевич и сам же от слов своих в экстаз восторженный пришёл.

Осенил он трижды крестным знамением портрет избранника местного пошиба в недорогом, но опрятном окладе. А после пошёл в трапезную, киселя похлебать конопляного. Гречиха в том году уродилась знатная. Всем «Пчелайнам» на зависть, а супостатам-ворогам назло. Однако не вышло. Не высквозило! Кисель конопляным оказался. Конопля уродила на подоконниках значительно веселее гречихи.

Завхоз же Стечкин Ф.М. в трапезную не пошёл. Он у себя на складе заперся и придумал измысливать, как повыгодней фьючерсный уголь каликам прохожим за инородные УЕ продать.

Незаметно унеслось октябрьскими ветрами к обильному вымени пластилиновых туч летнее неправдешнее тепло. Распоясавшись в сенях, попёр обильный инвест в коммунальные службы. Видно, не на шутку поднялась императорская вертикаль. Верно люди сказывают. Котельная задымила в полную силу, изнемогая от кипучей деятельности своих подтекающих котлов.

Красиво смотрятся кочегары в полумраке обесточенной котельной. Просто роскошно смотрятся. С глазами-угольями из арсенала падших ангелов и прочих обитателей заповедника мессира Мефисто. Тут бы только не зазеваться: в работающей на полную мощь котельной лопатой в лоб получить – как пластиковой кукурузы в кинозале скушать. Электричество в котельной ни к чему, ибо на уголь нужно финансы экономить. Это всем давно известно. Никто, собственно говоря, и не придирается особо. Но Гоголь… Ах, этот классик! Ему без электричества никак нельзя, ему же нужно творить и записывать, творить и записывать. Гоголь возмутился в очередной раз и получил за это порцию медицинской непредумышленной ласки в процедурном кабинете.

Слышите? Это Гоголь беседует с медбратом со странной фамилией Яичница. Узнаёте голос писателя?

– Ах, оставьте ваши преференции на совести моих несносных экзекуторов. И опять вы взялись за некипячёный шприц! Да, я смотрю, вы просто КАТ ползучий! Мало ли, каких микро-инфузорий на нём налипло за день… Я вот вижу, он у вас в яичной скорлупе валялся. Что, значит, не рассуждать, господарь мой сердешный? Иначе мне невмочь, право слово. И не пытайтесь халат об иголку почистить, не поможет от микроба вредного. И, как сказал бы мой приятель Мишель ЛермОн: «Что толку в этакой безделке?»

– Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Просыпайтесь! Вставайте, голубчик, уголь привезли. Извольте присовокупить свою лопату к моей… До конца смены ещё три часа, братец вы мой. Успеем, так сказать, увенчать себя лаврами.

«Ну, пусть кто-нибудь поднимет мне веки! Быстрее, быстрее… Скоро уже рассвет…»

– Гоголь, чтобы вас разорвало! Скоро уже рассвет! Уголь нельзя доверять сменщикам. Никак нельзя… Вы же знаете нашего завхоза. Так они с ним в сговоре. Понимаете, чем это грозит больнице?

«… веки! Поднимите веки!» А вслух:

– Морда лизоблюдская! Дай поспать чутка! Вот я тебе ужо!

– Эвон как вы, господин литератор, безобразить руками в своей голове измыслили… Не совестно ли?

…………………………..

– Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Уголь…

– На хрен пошёл!

Николай Васильевич Беспоклонный, главный врач той самой клиники при Гоголевской котельной имени первых шагов шагающего и, местами, кряхтящего экскаватора «Гайдар-3», был занят изучением новых творений Гоголя. Он правил текст химическим карандашом ядовито зелёного цвета. Корректируя картонные листы, Беспоклонный думал о том, что хорошо бы научиться писать так, как этот чёртов Гоголь.

«Хорошо бы, да Бог не дал таланту, словарный запас убог, пестициды память пожрали…», – думал он, сосредоточенно отгоняя от себя мысли о преднамеренном плагиате.

Грустно Беспоклонному, грустно и неуютно в кресле. Хвостовой отросток тому виною. Хрящи в копчик врезаются, думать продуктивно мешают. А в остальном, милостивые государи и милостивые государыни, всё решаемо. Маркиза не в счёт! В песне ли дело, товарищ?

Надворный статский советник Альберт Христофорович Нессельроде склонился над Гоголем и бурой от угольной пыли рукавицей елозил по иссохшему лицу своего мнимого напарника. А в это время в котельную ломился пламенный спецназ. Нет, быстрее всего, спецназ был не пламенным, а племенным, ибо воспитывался в подсобном хозяйстве представителя императора по Юго-Приграничному округу, Рудого Панька. Этому Паньку палец в рот класть никому не советую. Не только откусит, но и на завтрак употребит вместо пирожка с котятами.

ОМОН был поднят на рассвете по тревожному бряканью «тимуровского телеграфа» из пустых консервных банок. Боевую задачу ставил представитель законно избранного Государя. Эх, знал бы Гоголь…