Временные неприятности (сборник) - Дмитрий Иванов

Друзья-туристы приезжали к Пушкину в его квартиру на набережной реки Мойки в доме под нумером 12, принадлежащем княгине Волконской. Приезжали на перекладных гуже-стопом и немедленно принимались хвастаться своими достижениями да живописать, какие красоты встречались им на каждом шагу близ горы Манарага («Медвежья лапа») и горы же Колокольня у истоков реки Кось-Ю на Приполярном Урале.

Александр Сергеевич пил свежезаваренный грог с Гоголем… скорее всего, моголем, и мечтательность наполняла его кудрявую голову гения. Он уже видел себя сплавляющимся по большой воде на саморубном плоту, себя бороздящего траверс на Манараге[10] (с одного «медвежьего когтя» на другой), бросающим спиннинг… э, нет, невод возле Средних Ворот[11], там, где сёмужные ямы.

Кальян довершал дело. Одухотворённый Пушкин выгонял гостей, наказывал супруге Натали, чтобы не смела громко воспитывать детей, а сам удалялся в чулан, где ждали его заранее наточенные перья и свечи восковой спелости. «Урал подо мною. Один в вышине…» – писал Александр Сергеевич. И вот уже все двадцать четыре строки нового стихотворения «Урал» уютно развалились на гербовой (экономить при написании шедевров гению не пристало) бумаге. Пушкин мечтательно откидывался в кресле-качалке, привезённом с аукциона «Кристи» расторопным Добролюбовым. В нём, в этом кресле, сам Вильям Амадеевич Шекспир все свои лучшие сонеты ваял в жестокие годы английского абсолютизма. Откидывался, значит, Александр Сергеевич, глаза закатывал, а сам всё думал об Урале.

Думать-то он думал, но всякий раз ему представлялся Кавказский хребет, Владикавказ, многочисленные аксакалы и сагибы, абреки и чебуреки, сабза и гюрза. Нет! Нельзя идти против исторической правды. Он ведь не абстракционист какой-нибудь, хоть и гений, как говорится, из далёкой испанской дали… или, там, Дали. Нельзя читателей в заблуждение вводить!

Дрожащей рукой Александр Сергеевич зачёркивал «Урал», исправлял его на «Кавказ» и предавался мечтательности. Эй, Матрёна, перезаряди-ка мне кальянчик! Теперь – ба-на-новый! Вот съезжу на Приполярный Урал следующим летом, тогда напишу что-нибудь посвежее… Мысли путались, гений задрёмывал, чтобы через двадцать минут быть снова готовым – творить; творить разумное и, разумеется, вечное, потому как – гений.

Про Штирлица-Исаева в том дремучем XIX-ом веке ещё никто и не слыхивал. Таким образом, практически ни один жандарм и сатрап из третьего отделения не догадывался, что Пушкин опередил своё время… на пресловутые двадцать минут, задолго до народного артиста Тихонова. И это всё, не считая прекрасной лирики! Гений гениален в любом своём проявлении!

Да, вернёмся в чулан. Пробуждался Александр Сергеевич, и рука его сама тянулась к стилу. Рождался очередной шедевр «Монастырь на Сундуке»[12]. Строки извивались туристическими тропами и ложились на бумагу, как вибрамы путешественников на плечи далёких перевалов. «Высоко над семьёю гор, Сундук, твой царственный шатёр…» Дунька, чаю мне! С пряниками и лимоном! Ай, да Александр Сергеевич, ай, да… сын кобелиной подруги!

Но первое возбуждение проходило, пытливый ум гения успокаивался и начинал анализировать. Опять призрак социалистического реализма в литературе вставал перед Пушкиным во всей своей Горькой красе и взывал к гордо реющему буревестнику и неуклюжим пингвинам, вечно прячущим что-то жирное в скалах или, там, утёсах.

Со слезами на глазах Александр Сергеевич менял название горы Сундук на Казбек и стремился забыться в малиновом варенье, которое притаскивала глупая дворовая девка вместо коньяка или кизлярки. Конечно, против исторической правды не попрёшь! Нет на Приполярном Урале монастырей, и не воздвигалось никогда. Пушкина посетило было одно прозрение о том, что можно бы поехать на Урал и построить там какой-нибудь монастырь, чтобы ничего не исправлять в своём творении, но… Но со средствами как раз оказалось неважно, поскольку только поутру принесли счёт из «Яра», где накануне гуляли всем Царским Селом на именинах Кюхельбекера. А искать спонсора в разгар ссылочной декабрьской компании 1825-го года – всё равно, что испрашивать у собственной супруги благословления на роман с княгиней Воронцовой, хотя, вполне вероятно, что и графиней.

Тут некоторые читатели могут меня поправить, что в 1825-ом году Александр Сергеевич ещё не был женат. А также – что ссылать, мол, государь-император принялся не сразу, сначала на балу в честь Нового года кадриль станцевал, и только потом уже взялся за государственный гуж, как и полагается сатрапу и жандарму континентальной Европы. Но разве это что-то меняет в существе вопроса? Ну, не было на Приполярном Урале монастыря, не было! Таким образом, становится абсолютно очевидной необходимость поездки на Приполярный Урал.

Пушкин приступил к сборам. Купил себе на «блошином» рынке туристический рюкзак французского производства, брошенный одним генералом в 1812-ом году, заказал в Михайловском, чтоб ему навязали лаптей покрепше, насушил пимикана и ржаных сухарей с солью, и стал дожидаться лета.

Но летом все планы гениального литератора были разрушены коварными «курами» госпожи Воронцовой. Она всё про «тужюр-лямур» пела Александру свет Сергеевичу, а он внимал, как настоящий джентльмен и кавалер. Так незаметно и лето кончилось. Что за беда, скажут многие, можно ведь и осенью махнуть поближе к Полярному кругу? Верно. Ну, а как же тогда быть с Болдинской осенью? Карантин, доложу я вам, не шутки. Заразу государь не позволял разносить на задворки империи, будь ты хоть гений, хоть холоп, хоть кто. Опечалился Александр Сергеевич и забылся в своих «Маленьких трагедиях». Полетели денёчки, посыпались градом через прохудившееся решето среднерусского неба, и наступила новая осень.

Один раз, той как раз осенью, Пушкин совсем уж собрался посетить Приполярный Урал. Он и карты прикупил с этой целью. И не только игральные, надобно отметить. Хотя во время длинного пути по бездорожью только игра в подкидного «по маленькой» и кружка-другая доброго вина могла скрасить унылый досуг, по дороге-то ведь всё больше болотистая местность, и никакой тебе «глубины сибирских руд» не предполагалось. Александр Сергеевич и одеждой тёплой запасся, преизрядно в долги влезая. Куртки «аляски» в те дремучие времена дорогущие были и всё больше одноразовые – никаких камер-юнкерских сбережений не хватит. Собрался, однако. Бог помочь!

Но тут случилась с поэтом простуда. Сидит себе Пушкин за столом в Михайловском, где уже вся дворня готова сопроводить своего кумира в дальнюю дорогу к Уралу, и чай с малиной сушёной пьёт. Не вышло в тот раз.

А в другой раз совсем иначе получилось. Тогда Пушкин накануне отъезда решил написать небольшой политический памфлет в стихах, чтобы отомстить Николаю Палкину за свою Кавказскую ссылку. Прилёг он на оттоманку, глаза закрыл и принялся сочинять. В России некто плохо правил… Нет, не годится. Так только дилетант может написать. Да, и намёк какой-то несерьёзный получается. Тиранов нужно прямо по имени называть, иначе не памфлет выйдет, а унылая сатира в духе начала горбачёвской перестройки имени Политбюро Яковлевича Лигачёва. Даже думать о таком сочетании инициалов противно…

Хорошо, начну всё иначе. Никола Палкин Русью правил… Опять плохо. Слишком унизительное для государя имя «Никола» так и выпирает из строки. А ежли «Николая» всобачить, то ритм гулять начнёт… Стоп-стоп, подобным образом гению писать не должно. Nikolay First rules Rusiyu. Это вообще по-английски… Боже мой, как мучительно быть великим! Мой дядя самых честных правил…

Так-так-так, а вот сей экзерсис уже на что-то похож. Правда, коронованный тиран опять в стороне остался, зато какая строчка замечательная! Сочиню лучше «Евгения Онегина», а памфлет после напишу…

И тут такое вдохновение посетило Александра Сергеевича, что он и забыл, как всю дворню ещё с обеда взбаламутил, к поездке на Приполярный Урал подбил. Пишет и пишет при свете лучины, а под ногами гуси гуляют ощипанные. Няня Родионовна едва перья успевает затачивать. Сутки минули, вторые… так и не поехал Пушкин на Урал. Из головы все планы долой, когда такая масть ложится. То-то потомки долго будут вспоминать Онегина, то-то будет чем в школе на уроках литературы заняться. Поэма-то, судя по всему, очень поучительная выходила. Энциклопедия русской жизни, никак не меньше! И ведь это же опять всё в Болдине случилось! Такое, понимаете ли, заколдованное место для титана мысли, бойлера рифмостроя!

Ещё и в четвёртый раз собирался Александр Сергеевич на Приполярный Урал. Всё, решил, теперь непременно поеду. Сколько можно самому себя же обманывать? Пора, брат, Пушкин! А то, что же получается: в Бесcарабии и на Кавказе был, в Одессе и в Михайловском прогуливался, не говоря уже про Петербург с Москвой. Столько там мест Пушкинских, даже неудобно становится, если скромностью украшен изрядным манером, как и полагается камер-юнкеру.