С добрым утром, Ярушка! - Нина Александровна Александрова

Ну как ты тут, сынок? — спрашивала она, заглядывая в хмурые глаза сына.

— Сколько же она километров прошла? — задумчиво спросил кто-то. — Двенадцать? Пожалуй, все пятнадцать. Наверное, не через лес шла, а по шоссе — верных пятнадцать.

— Вот глупости — «нет марок». У почтальона полно всяких марок. Да что! Почта доставит и доплатное, — сказал другой.

Колина мама пробыла в лагере до самого вечера. Её накормили обедом, уложили отдохнуть. Девочки набрали ей на дорогу корзиночку свежей земляники. У всех было чувство неловкости перед этой усталой женщиной. Так часто бывает: сделает один человек что-нибудь дурное, а другим стыдно за него, словно они сами виноваты. Мальчики из первого отряда вызвались проводить Колину маму на станцию. А Коля не смог — он наколол ногу.

Когда ребята вернулись, Коля бросился к ним: мама обещала купить ему на станции конфет. Но вместо конфет мальчики подали ему маленький плоский пакетик.

— Что это? — удивился Коля.

— Марки, — спокойно ответил Костя Павлов. — Твоя мама просила нас купить конфет, но мы подумали, марки тебе нужнее. Теперь ты сможешь каждый день писать письма.

— Даже по два письма в день, — добавил Алик Пирогов. — Здесь тридцать марок, а нам осталось жить в лагере всего пятнадцать дней.

Наблюдая эту сцену, я закусила губу, чтобы не засмеяться. А Коля с пакетиком растерянно побрёл в спальню.

Видела бы ты, какое у него было лицо…

А вот другой случай.

Вечером девочки мыли ноги возле террасы. Проходя мимо, мы с вожатой невольно подслушали их спор.

— Трусиха ты! Самая настоящая трусиха!

— Неправда, я испугалась, когда там что-то зашуршало…

— Я не испугалась, и никто не испугался, а ты вся белая была, до того перетрусила.

Наступило молчание. Кто-то закрутил кран, и вода перестала литься. По лестнице зашлёпали тапочки. Кто-то остановился на террасе.

— Пора спать, — сказала вожатая. — А ты, Катя, почему не идёшь спать?

Невидимая в темноте девочка вздохнула.

— Иду, — сказала она и проскользнула в дверь.

Разговор девочек обеспокоил нас: и я и вожатая понимали: спор ещё не окончился. Вряд ли Катя, которую обвинили сейчас в трусости, уснёт спокойно.

Возвращаясь после обхода, мы снова подошли к террасе третьего отряда. Как мы и предполагали, никто ещё не спал. Из раскрытых дверей до нас долетел взволнованный звенящий голосок:

— Хотите, я сейчас, сию минуту, побегу к реке? Встану и побегу. Не побоюсь…

— Спи лучше: там комары летают. Испугаешься… — прозвучал насмешливый ответ.

Кровать скрипнула, и мы ясно услышали, как зашуршало платье: девочка одевалась.

Мы хотели было вмешаться в спор, но тут же остановились. Разве можно спокойно проглотить самую горькую из обид? Какое же право мы имеем останавливать её, Катю, когда она решилась стереть с себя оскорбление? Если она струсила сегодня, то надо помочь ей проснуться завтра с ощущением выздоровевшего человека, с ощущением победы над собой и своим страхом, с уважением к самой себе. Нет, не следует мешать Кате. Слишком легко порой укореняются у ребят неверные мнения друг о друге. Как пристанет к человеку кличка, пусть даже несправедливая, так ни за что не отстанет от него. Назовёт кто-нибудь человека трусом или лентяем, так и станут все думать про него. А хуже всего — сам человек будет так же думать о себе.

— Вот я беру с собой носовой платок… Намочу его в речке и принесу, чтоб не говорили, будто я вру, — сказала девочка.

Она промчалась мимо нас. Мы пошли следом. Не хотелось нам оставлять её одну. Ночь была чёрная, а тропинка к реке круто спускалась под гору. Ещё упадёт или испугается…

Тёмная вода поблёскивала у берега. Послышался лёгкий всплеск — наверное, девочка окунула платок в воду…

Возвращалась она не торопясь, успокоенная…

Закончилось ночное происшествие неожиданно. Утром на линейке не оказалось пионерки из третьего отряда Веры Толмачёвой. Она прибежала красная, запыхавшаяся. На вопрос, почему она опоздала, Вера смущённо ответила:

— Тапочку потеряла на берегу…

Вот ещё новость! Бегать одним на речку было строго-настрого запрещено. Вожатая оставила Веру после линейки, и между ними произошёл странный разговор. Вера, честная, прямая девочка, твердила одно: на реку она бегала не купаться, а искать тапочку.

— Хорошо, но как же тапочка попала туда? — спросила удивлённая и рассерженная вожатая.

Вера посмотрела на неё, вздохнула и сказала:

— Только, пожалуйста, никому не говорите. У нас ночью случилось происшествие… Одну девочку — вам ведь не важна её фамилия? — все считали трусихой. Она обиделась и хотела доказать, что это неправда, и вот ночью, после отбоя, пошла к реке. Одна. Мы боялись, что она там испугается или упадёт. Ночью ведь правда страшно. Тогда мы трое пошли вслед за ней, но так, чтобы она нас не видела и думала, будто она одна.

Я вспомнила неясный шорох в кустарнике.

Вот какая история произошла в одном лагере…

Хорошие, Ярушка, девочки, правда? По-моему, они поступили по-пионерски.

Ой, какое длинное письмо получилось! Смотри не опоздай из-за него в школу.

Будь здорова.

Тётя Нина.

ГАЗЕТНАЯ СТРАНИЦА

Посылаю тебе страницу нашей детской газеты. В ней напечатаны два письма. Я долго думала над ними. Прочти их. Если не сможешь сама, попроси папу или маму, они знают русский.

Вот первое письмо.

«Дорогая редакция!

В первых строках своего письма я расскажу о себе. В раннем возрасте я заболела и восемь лет была прикована к постели. Лечение протекало медленно, но я очень верила в себя, что найдётся столько мужества, силы, чтобы побороть болезнь. Мечта моя — стать хирургом.

В день рождения я начала ходить. Ходила плохо, но среди друзей, таких же больных, я не унывала и чувствовала себя героем. Была председателем совета отряда.

Когда я должна была уезжать домой, расставание было трогательным: ребята плакали, и притом мальчики. А я рвалась домой и спешила.

Побыв дома, я начала ходить в школу. Ходила плохо, и подруги меня водили в школу. Один раз они бросили меня посреди дороги, а я стояла и плакала, пока за мной пришла мама. Да это мама, оказывается, давала деньги на кино этим девочкам. А я сказала один раз маме: «А что, если тебе сделают хорошее, ты тоже платишь деньгами?» Она сказала — нет. Я больше не стала её спрашивать, я поняла, что этот вопрос расстроил её.

До свидания.

Лида Кашина».

Жалко девочку, да, Ярка? Я понимаю её маму. Так тяжело видеть страдания