Сто глав - Феодор Эдесский

7. Как обучение какому–либо искусству не приобретается без пота: так и к блаженному естеству, — Богу, — напряженное воззревание и простирание вниманием достигается многими трудами и в долгое время, пока вожделетельная сила освоится с последствиями такого стремления, и вкусит от плодов его. При этом многое ум наш должен проявлять сопротивление чувственности, влекущей к дольнему, от чего брань у нас и борьба с плотью не прекращающаяся до смерти: хотя иногда и кажется она умаляющеюся, вследствие укрощения гнева и похоти, и подклонения чувства под иго обогатившегося опытным ведением и искусством в брани ума.

8. Надлежит однако же заметить, что душа непросвещенная, как не пользующаяся обыкновенно помощью от Бога, ни очиститься не может подлинно, ни к Божественному вознестись свету как сказано: ибо сказанное должно считать сказанным о верных. К большему же сего уяснению надобно вкратце объяснить, какое различие есть в познаниях наших. Из здешних наземных познаний, одно бывает по естеству, а другое сверх естества. Что есть это второе явно будет из первого.

9. Знанием естественным называем мы то, которое душа может получить, чрез исследование и изыскание, естественными пользуясь способами и силами, о творении и Виновнике творения, — разумеется, — сколько это доступно для связанной с веществом души. Ибо энергия ума ослабляется от соприкосновения его и срастворения с телом, и от сего не может он быть в непосредственном прикосновении с мысленными вещами, но имеет нужду для помышления о них в фантазии, которой природа — творить образы протяженные и дебелые. Итак ум, поскольку во плоти есть, имеет нужду в соответственных образах вещей, чтобы судить об них и понимать их. Какое теперь познание ум, таков сущи, получит сим естественным способом познание, такое мы называем естественным.

10. А сверхъестественное знание есть то, которое привходит в ум путем, превышающим его естественные способы и силы, или в котором познаваемое сравнительно превышает ум, связанный с плотью, так что, такое познание очевидно свойственно уму бестелесному. Бывает же оно от единого Бога, когда найдет Он ум очищенным от всякого вещественного пристрастия и объятым Божественной любовью.

11. Не одно впрочем знание так разделяется, но и добродетель: ибо иная добродетель такова, что не превышает естества и справедливо называется естественной; иная же воздействуется от первого источника добра, и как превышающая естественные наши силы и состояние, должна прилично именоваться сверхъестественной.

12. Объяснив это полагаем, что естественное познание и естественную добродетель может иметь и непросвещенный, сверхъестественных же никак. Ибо как бы мог он возыметь их, не причастен сущи действующего здесь верховного Виновника? А просвещенный может иметь их обе.

13. Прибавлю только при сем еще одно различие; сверхъестественной добродетели нельзя стяжать, не стяжав прежде добродетели естественной; знание же сверхъестественного сделаться причастным и без естественного ничто не препятствует. Ведать однако же надлежит, что как чувство и фантазию имеют и животные, имеет их и человек, только у него сии силы гораздо лучше и выше: так и в отношении к естественным добродетелям и познаниям бывает, что их оба, и просвещенный и непросвещенный имеют, но у просвещенного они в гораздо лучшем и высшем состоянии находятся, нежели у непросвещенного.

14. Приложу и еще: — из познаний, называемых естественными, то, которое занимается добродетелями и противоположными им склонностями, бывает тоже двоякое: одно голое, когда философствующий о таких расположениях, не испытал их на деле, — каковое познание иной раз колеблется сомнениями; а другое деятельное, и как бы сказать, задушевное, когда познание подтверждается испытанием на деле таких расположений, — каковое познание бывает очевидно и верно, никогда не колеблется и не допускает сомнений.

15. Между тем, как сие так бывает, узнаем, что есть четыре вещи, противодействующие уму в стяжании добродетели: первое — предрасположение к противным ей навыкам, которое в силу долговременного навыка влечет склониться на земное; второе, — действие чувства, которое увлекаясь чувственными красотами, вместе с собою увлекает и ум; третье, — ослабление энергии ума, которому подвергается он по причине соплетения своего с телом. Ибо не в таком отношении состоят зрение к зримому, и вообще чувство к чувственному, как ум к мысленному. — Говорю об уме души еще сущей в теле. — Ибо безвещественные умы действеннее соприкасаются с мысленным, нежели зрение с зримым. — Но как когда зрение заволокло — оно не ясно, не точно и паче слиянно отображает в себе формы видимых им вещей: так и ум наш хотя сознает мысленное, однако же не может действенно зреть мысленных красот; а вместе с тем и вожделевать из того ничего он не может, так как мера расположения бывает по мере познания, — и он тотчас опять низвлекается к чувственным красотам, яснее ему представляющимся; ибо он по необходимости устремляется к тому, что является пред ним добром, истинным ли, или не истинным. — Кроме же всего этого еще и (четвертоё) — нападения бесчеловечных нечистых духов. И сказать нельзя, сколько и каких сетей для уловления душ расставляют они, увы! — всюду по пути многовидно и многообразно, в чувствах, в слове, в уме, во всем можно сказать сущем, — которых никак не избегла бы ни одна душа, если б Восприявший на рамо свое заблудшее овча — тех, которые на Него очи свои устремляют, безмерным попечением Своим не делал высшими их.

16. Во избежание всего сего три следующие потребны нам средства, из коих первое и величайшее есть к Богу очей своих вседушное обращение и от Него руки помощи испрашивание, все упование на Него возлагая, по искреннему убеждению, что если Он не заступится, то неизбежно попадет в плен тех, кои влекут нас к себе. Второе же, которое как я полагаю служит причиной и первого, есть непрестанное ума питание ведением. Под ведением же сим, я разумею ведение всего сущего, чувственного и мысленного, как оно есть само по себе, и какое отношение имеет к первой причине, яко от нее и для нее сущее, — и доступное для нас созерцание Виновника всего сущего, по наведению из того, что от Него. Ибо исследование естества тварей очищает от страстного к ним расположения, избавляет от прельщения ими и возводит к началу их, давая, как в зерцале, видеть в прекрасном, чудесном и великом, прекраснейшее, чудеснейшее и величайшее, лучше же сказать то, что выше всякой красоты, чудесности и величия. Вращаясь всегда в таких помышлениях, ум может ли не возжелать сущего блага? Ибо если он иной раз устремляется к чуждому для него, не тем ли паче устремится к своему? Пленившись же сим душа, к чему из сущего долу позволит себе прилепиться, когда оно обыкновенно отвлекает ее от Любящего ее и любимого ею? Да она даже и жизнью во плоти станет недовольна, как такой, которая полагает ей препоны к стяжанию и вкушению истинных благ. Ибо если ж неясно, как сказано, ум узревает в вещественном мысленную красоту, но мысленные блага таковы и толики, что и малое оттечение из моря оной красоты и слабое лучей ее появление может убедит ум — перелететь чрез все немысленное, и к тем одним благам устремиться, отнюдь не попуская себе отступать от сладости оной, хотя бы из за сего случилось подпасть чему–либо и горькому. А третье, что должно быть при сем, есть умерщвление супружницы нашей плоти; ибо иначе невозможно ясно и раздельно узреть сказанные появления небесных оных доброт. Умерщвляется же плоть постом, бдеяием, спанием на голой земле, суровою одеждою необходимой и утомительными трудами. Так умерщвляется, или лучше сораспинается Христу, плоть. Сделавшись же таким образом утонченной и очищенной, легкой и благоустроенной, она удобно без сопротивления следует за движеньями ума и вместе с ним возвышается горе. — Без сего же всякое наше старание о том оказывается тщетным.

17. Сия честная троица, когда бывает согласной сама в себе, порождает в душе лик блаженных добродетелей. И невозможно, чтоб в украшенных сею троицей или след греха какого оказался, или недоставало какой–либо добродетели. В таких не смущают уже ума ни стяжание, как уже брошенное, ни слава, как уже оплеванная, от которых душа, пока привязана к ним бывает, уязвляется многими страстями. И как утверждаю, что невозможно воспарить горе душе, приверженной к богатству и славе, так не говорю, чтоб было возможно заботиться о них душе, которая довольно долго подвизалась в сказанных трех духовных деланиях, так что и до навыка в них дошла. Ибо если она при таком настроении, не считает истинным благом ничего, кроме блага Верховного, из прочих же благ — лучшим то, которое, как убеждена, более подобно первому; то как может она любить и благоволительно принимать злато и сребро, или другое что из дольних вещей? — Сие же да будет сказано и относительно славы.