Россия и Запад: Парадигмы цивилизаций - Сергей Кара-Мурза

Каждый индивид имеет теперь эту частную собственность — свое тело, и в этом смысле все индивиды равны. И раз теперь он собственник тела (а раньше его тело принадлежало частично семье, общине, народу), он может уступать его по контракту другому как рабочую силу. Но на этом равенство кончается, и люди западной цивилизации делятся на две категории — на пролетариев (тех, кто не имеет ничего, кроме своего потомства — prole) и собственников капитала (пропьетариев). Под этим делением — протестантское представление о делении людей на избранных и отверженных.

Те, кто признают частную собственность, но не имеют ничего, кроме тела и потомства, живут в состоянии, близком к природному (нецивилизованному); те кто имеют капитал и приобретают по контракту рабочую силу, объединяются в гражданское общество — в Республику собственников. Вот слова Локка: «главная и основная цель, ради которой люди объединяются в республики и подчиняются правительствам — сохранение их собственности» (слово «республика», т. е. «общее дело», изначально применялось к любому государству, в том числе и монархии). Это — полное отрицание, как отражение в зеркале, «Царства христиан», которое собирает людей в братскую общину ради спасения души (потому-то век Просвещения, во время которого формировалось гражданское общество, был назван «неоязычеством»).

Вот первый итог: установление гражданского общества требует разрушения всяческих общинных, солидарных связей и превращения людей в индивидуалистов, которые уже затем соединяются в классы и партии, чтобы вести борьбу за свои интересы. Это — полное, принципиальное отрицание соборной личности. Индивид не может быть «немножко делимым». А общинное мироощущение в том и состоит, что Я включает в себя частицы моих близких — и всех моих собратьев по народу, в том числе живших прежде и грядущих после меня. А частицы Меня — во всех них, «без меня народ неполный». Я не могу быть «неделимым» или я перестану быть русским — мне придется стать «новым русским».

Пролетариат в гражданском обществе вел борьбу за то, чтобы «вывернуть» отношение и самому стать ядром общества, экспроприировать экспроприаторов. Тем-то Парижская коммуна отличается от русской революции: там была борьба классов, а в России борьба против наметившегося в России раскола на классы, за возвращение к братству — поиск града Китежа.

Борьба гражданского общества с пролетариатом — это на Западе. А за морями и снегами от Запада жили люди, не признающие частной собственности. Здесь царил принцип «один за всех, все за одного». Согласно теории гражданского общества, эти люди находились в состоянии дикости. Западная философия создала образ дикаря, которого надо было завоевать, а то и уничтожить ради его же собственной пользы. Колонизация заставила отойти от христианского представления о человеке. Западу пришлось позаимствовать идею избранного народа (культ «британского Израиля»), а затем дойти до расовой теории Гобино. Создатель теории гражданского общества Локк имел бизнес в работорговле, и для него в этом не было никакой проблемы — негры и индейцы касательства к гражданским правам не имели, они были «дикарями».

Так гражданское общество породило государство, в основе которого лежал расизм. И объектом его были не только «дикари», но и свои неимущие — что вызывало ответный расизм с их стороны. Внутреннее единство общества отрицается принципиально, как утрата свободы, как тоталитаризм. Даже столь привычное нам понятие «народ» у идеологов гражданского общества имело совсем другой смысл. Народом были только собственники, борющиеся против старого режима. Крестьяне Вандеи в «народ» не включались. Таким образом, гражданское общество основано на конфронтации с неимущими. Под его правом — террор Французской революции, который был предписан философами Просвещения и Кантом как совершенно необходимое и даже моральное явление. Большая кровь есть основа «социального контракта».

В норме государство гражданского общества должно поддерживать условия для конкуренции, а периодически — вести войну и испытывать революции. В фундаментальной «Истории идеологии», по которой учатся в западных университетах, читаем: «Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата — собственности и капиталу. Демократическое государство — исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией… Гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как „народ" утверждается через революцию, а политическое право — собственностью… Таким образом, эта демократия есть не что иное, как холодная гражданская война, ведущаяся государством» [138].

Напротив, единство общества («народность») всегда является идеалом и заботой государства традиционного общества. Источник его легитимности лежит не в победоносной гражданской войне, а именно в авторитете государя как отца. Единство — главная ценность семьи, поэтому во всех своих ритуалах это государство подчеркивает существование такого единства.

Ф. фон Хайек, идейный основатель современного неолиберализма, писал: «Всенародная солидарность со всеобъемлющим этическим кодексом или с единой системой ценностей, скрыто присутствующей в любом экономическом плане, — вещь неведомая в свободном обществе. Ее придется создавать с нуля» [139]. Таким образом, на Западе, по мнению философов неолиберализма, «довели всенародную солидарность до нуля» — а теперь ее придется «создавать с нуля».

"Утрата обществом связей «органической» солидарности — огромная потеря, и на Западе это понимают. П.Б. Уваров цитирует Ж. Дюби, который описывал болезненный переход от солидаристского традиционного уклада к городской жизни Нового времени: «В городе добивались успеха не все. Городское богатство было приключением, везеньем, т. е. нестабильностью. В игре один выигрывали, другие теряли. На новом социальном пространстве возникало небывалое, сотрясающее душу явление — нищета в неравенстве. Уже не та нищета, что обрушивалась поровну на всю общину, как при голоде в тысячном году. А нищета одного, отдельного человека. Она была возмутительна, потому что соседствовала с неслыханным богатством» [102, с. 138].

В России «всенародная солидарность со всеобъемлющим этическим кодексом», о которой писал фон Хайек, была и еще есть — но ее реформаторы стараются довести до нуля.

На Западе конфронтация гражданского общества с бедными не ушла в прошлое с XIX в., но большое количество ресурсов, извлекаемое Западом из «слабых» стран, позволяет поддерживать социальное перемирие, подкармливая половину пролетариата и превращая ее в стабилизирующий общество «средний класс». Гражданское общество Запада устойчиво потому, что его удалось сделать «обществом двух третей». В бедности содержится лишь треть граждан, и они не могут поколебать устои общества, да и голосовать не ходят. А с помощью манипуляции сознанием им промывают мозги так, что они и не хотят потрясать устои — они надеются сами подняться в средний класс.

Правда, сегодня на Западе есть тревожные признаки того, что идет сдвиг к неустойчивому «обществу двух половин», и кое-где привычная «холодная гражданская война» превращается в «молекулярную гражданскую войну» — агрессию низов нового типа. Но это уже детали последнего времени, о них надо говорить отдельно.

Чем «стягиваются» современное и традиционное общества? Локк считал, что гражданское общество возникло для защиты от бедных. На более высоком уровне абстракции философы видели в возникновении человеческого общества результат грехопадения, необходимость обуздать угрозы, исходящие из самой человеческой злобы. Б. Мандевиль писал в «Басне о пчелах» (1705): «Не добрые и любезные, но злые и ненавистные качества человека, его несовершенства, его желания преимуществ, которыми щедро наделены другие животные, являются главной причиной, которая сделала людей более общественными, чем другие животные, с тех пор, как люди были изгнаны из рая… Если бы человек остался в состоянии примитивной невинности и продолжал бы пользоваться присущей ему благодатью, не было бы и тени возможности ему стать общественным существом, каким он является теперь».

Для нашей темы полезна книга французского историка и культуролога Ж. Делюмо «Ужасы на Западе». В главе «Страх вездесущ» он пишет о становлении современного Запада: «В Европе начала Нового времени повсюду царил явный или скрытый страх». Этот страх был связан с крушением религиозной картины мира в ходе Реформации, изменением представлений о человеке, обществе и государстве — с разрушением традиционного общества и переходом к обществу «свободных индивидов». Н.А. Бердяев в книге «Смысл истории» (1923) писал: «В средние века человек жил в корпорациях, в органическом целом, в котором не чувствовал себя изолированным атомом, а был органической частью целого, с которым он чувствовал связанной свою судьбу. Все это прекращается в последний период новой истории. Новый человек изолируется. Когда он превращается в оторванный атом, его охватывает чувство невыразимого ужаса» [140].13