Дом Живых. Арка вторая: Башни в небесах - Павел Сергеевич Иевлев

— Ничего себе он жрёт! — восхищается Фаль реликтовым ленивцем, который не стал ждать милостей от поварихи, а обеспечил себе рацион самостоятельно.

Используя бивни и мощные жевательные зубы, Шурумбурум объедает дерево за деревом, начиная с верхушки и оставляя в конце только неаккуратный пенёк. Опушка быстро расширяется вглубь леса.

— По крайней мере, ему не нужен специальный корм, — говорит Завирушка. — Главное не становиться на ночлег рядом с чьим-нибудь садом.

— Репетиция! Репетиция! Все на сцену! — не унимается Пан.

— А что мы репетируем? — спрашивает Кифри. — Наша пьеса хороша, но не для этих подмостков.

— А это нам сейчас скажет Мастер Полчек! Мастер, прошу вас.

Полчек выходит на сцену с видимой неохотой.

— Франциско!

— Да, господин.

— Вина мне!

— Но…

— Без «но». Просто вина.

Драматург задумчиво оглядывается, и заботливый Пан толкает к нему рогами лёгкое гнутое кресло.

— Благодарю.

Он усаживается, откинувшись на спинку. Не глядя протягивает в сторону руку, в которую гоблин заботливо вкладывает стакан.

— Прекрасно, — кивает Полчек, отхлебнув. — Итак, труппа. Боюсь, я вынужден признаться. У меня творческий кризис.

— Ты не путаешь его с запоем? — мрачно откликается от костра Спичка.

— Вино смягчает мои страдания, — признаёт Полчек, — но вызваны они тем, что я остро переживаю свою неспособность обратиться к публике, которая мне непонятна. Что хотят увидеть люди на ярмарках и в тавернах? Что им мило, близко, интересно? Что их увлекает, что веселит?

— Шутки ниже пояса, — фыркает Рыжий Зад. — Уж поверьте уличному реперу, достаточно помянуть в стихах жопу, как хохот публики вам гарантирован.

Он запрыгнул на сцену, подбоченился, отставив в сторону распушившийся хвост, и выдал:

Йо, братан, пошути про жопу!

Всё равно, кто ты по гороскопу,

это смешней, чем плюнуть в глаз циклопу,

не сомневайся — шути про жопу!

Зритель любит шутки про жопу,

они зайдут дварфу-рудокопу,

понравятся эльфу-филантропу,

и орку — полному остолопу,

и степному гоблину-губошлёпу,

и полурослику-мизантропу,

и рифмовать легко — давай, шути про жопу!

Табакси издевательски раскланялся и спрыгнул с помоста.

— Принято! — отсалютовал ему стаканом Полчек. — Невзыскательная публика требует невзыскательного юмора. Ещё предложения есть?

— Но, Мастер! — возмутился Пан. — Разве миссия искусства не в том, чтобы поднимать публику до своего уровня, отнюдь не снисходя к ней?

— Я не знаю, в чём миссия искусства, Пан, — драматург пытается отхлебнуть из стакана, обнаруживает, что тот пуст, и протягивает пустую посуду Франциско. Тот, вздохнув, наполняет из бутылки.

— Я знаю лишь, — продолжает Полчек, — что у меня ни гроша, и я должен даже собственному дворецкому.

— Это не обязательно, господин…

— Заткнись, Франциско. Нам нужны звонкие куспидаты, господа труппа, а не поднятие публики до какого-то там уровня. Поэтому я жду ваших предложений.

— Отчего бы не совместить? — спрашивает Кифри. — Поучительные истории и вдохновляющие повествования можно подавать и в лёгкой, не утомительной для публики форме.

— Предложения, Кифри, предложения!

— Ну, я бы подумал о музыкальном формате. Ваш «музыкал», Мастер, отлично восприняли в порту. Возможно, мы сможем предложить что-то привлекательное и сельской публике.

— Селяне любят плясать, — припомнила Завирушка. — В их жизни мало радости, и они рады любому поводу.

— У нас нет музыкантов, — напомнила Фаль. — Тифлинги с нами не поехали.

— И слава нефилиму! — откликается Спичка. — Эти пьяницы выжрали бы весь эль ещё по дороге…

— Я умею играть на укулеле! — заявил табакси. — Это как лютня, только маленькая.

— В монастыре меня научили играть на флейте, — призналась Завирушка. — Сейчас, она где-то тут…

Девушка порылась в карманах драной мантии и вытащила небольшую костяную дудочку. Приложила к губам и выдала задорную мелодийку на десяток нот.

— Ну, — с сомнением сказал Пан, — я могу стучать копытами в барабан. У меня отличное чувство ритма.

— Я когда-то играл на скрипке, — усмехнулся Полчек. — Мама настояла. Приличный паренёк из дома демиургов должен играть на скрипке, если не выказал способностей к фехтованию. Скрипка выглядела определённо легче меча, и я согласился, не подозревая, какая это морока. К счастью, моя скрипка сгорела в пожаре.

— Простите, господин, но это не совсем так… — сказал Франциско. — Я вынес её из огня.

— Франциско! Но я же не-на-ви-жу скрипку!

— Это ценный инструмент, а также память о вашем детстве.

— Память о своём детстве… Вот то, что я ненавижу даже больше скрипки! Лучше бы ты прихватил ещё пару бутылок вина. Кстати, налей мне, — Полчек требовательно ткнул стаканом в сторону дворецкого.

— Похоже, из вас получается неплохой бродячий оркестрик.

Спичка помешала поварёшкой в котле, достала, понюхала — табакси непроизвольно облизнулся — и, покачав головой, вернула свой инструмент на место.

— Мы театр «Дом Живых»! — упрямо сказал Пан. — А не какие-то там менестрели, играющие на сельских свадьбах!

— Так будем театром музыкальной импровизации! — засмеялся Полчек. — Как опера, только не опера… Как бы это назвать?

— Менестрель-оперой? — предложил Кифри.

— Рэп-оперой? — выдал свой вариант табакси.

— Назовитесь «буффонадой», — сказала мрачно Спичка, — на кисгодольском «буффон» — придурок. Готово, садитесь жрать.

* * *

«Театр буффонады 'Дом Живых», — прочитал Полчек вслух.

Буквы немного неровные, зато занимают почти весь борт фургона. Обойдя повозку (и огромную дымящуюся кучу навоза, наваленную ленивцем), драматург убедился, что надпись дублируется с другой стороны.

— И кто это сделал? — спросил он в пространство.

Пространство промолчало. Учитывая размер букв и их расположение, для такого потребовался бы кто-то большой (например, тройняшки), кто-то ловкий (например, табакси), кто-то грамотный (например, Завирушка) и кто-то, имеющий доступ к запасам краски (например, Спичка). Так что творчество, скорее всего, было коллективным, а значит, отразило внутренний консенсус труппы.

— Ну, буффонада так буффонада, — пожал он острыми худыми плечами. — Почему бы и нет.

Попутные караваны, как обгоняющие неторопливо катящийся фургон, так и обгоняемые им, а также караваны встречные, испытывают по поводу надписи бурные эмоции. Кисгодольский знают не все, но слово, за которое в трактире можно запросто выхватить по лицу, известно каждому. С телег свистят и вопят, пассажирские дилижансы накреняются на борт под весом кинувшихся к окну пассажиров, в каретах раздвигаются занавески.

—