Политическая наука № 2 / 2012 г. Идеи модернизации в политической науке и политической практике - Дмитрий Ефременко

Словакия. Левая популистская партия Смер-СД (Sociálna Demokracia) премьер-министра Фико получила 32 % голосов и, соответственно, пять из 13 выделенных этой стране мандатов. Правая СНС (Slovenská Národná Strana) получила один мандат. Оппозиционные христианские демократы (SDKU-DS – Slovenská Demokratická a Krestanská Únia и KDH – Christian Democratic Movement), а также партия венгерского меньшинства (Magyar Koalíció Pártja – Strana Madarskej KoalicieSMK) получили по два мандата.

Словения. Консервативная оппозиционная партия Словенская демократическая партия (SDS – Slovenska Demokratska Stranka) получила 26,9 % голосов, а «Объединенный список социал-демократов» (Združena Lista Socialnih Demokratov) премьер-министра Пахора – только 18,5 %. Вместе четыре правящие партии набрали 48 %, а обе оппозиционные консервативные партии – 43 %. Участие в выборах (лишь 27 % имеющих право голоса) было самым низким за всю историю Словении.

Испания. Консервативная Народная партия (Partido Popular) получила 23 из 50 выделенных Испании мест в Европарламенте и опередила Cоциалистическую рабочую партию (Partido Socialista Obrera Español) премьер-министра Сапатеро, получившую 21 место. По одному месту получили радикальные регионал-националисты и новая партия Союз за прогресс и демократию (Unión Progreso y Democracia).

Чехия. Правящая консервативная Гражданская демократическая партия (ODS) получила 29 % голосов, социал-демократы (ČSSD) – 24, а коммунисты (KSČM) – 15 %.

Венгрия. Оппозиционная буржуазно-консервативная партия Гражданский альянс (Fiatal Demokraták Szövetsége Magyar Polgári Szövetség Fidesz) получила 56,7 %, правящие социалисты (Magyar Szocialista Párt) – 17,4, правоэкстремистская партия «Лучшие» (Jobbik Magyarországért Mozgalom The Movement for a Better Hungary) – 14,8 %.

Кипр. Оппозиционная консервативная партия Демократическое собрание (Disy, Dimokratikos Synagermos) получила 35,7 % голосов, левая Партия народного прогресса (Akel, Anorthotiko Komma Ergazomenou Laou) – 34,9 %.

Почти половина депутатов была избрана в Европарламент впервые. Единственным депутатом всех созывов Европарламента (первые выборы состоялись в 1979 г.) является немец Ханс-Георг Пёттеринг, депутат консервативной Европейской народной партии. С 2007 по 2009 г. Х. – Г. Пёттеринг занимал пост президента Европейского парламента. Новый Европарламент располагает 736 депутатскими местами, что несколько меньше, чем в предыдущем, в котором после вступления в 2005 г. в Евросоюз Болгарии и Румынии насчитывалось 785 мест. В соответствии со статутом Европарламента фракция должна насчитывать как минимум 25 депутатов из семи стран. Поскольку в новом составе парламента значительно больше депутатов, скептически настроенных по отношению к ЕС, немалое значение будет иметь согласие между такими сильными и традиционно проевропейскими партиями, как консервативная Европейская народная партия и Социал-демократическая партия. Наглядное представление о соотношении политических сил в новом Европарламенте дает приводимая ниже таблица (составлена автором по состоянию на 14 июля 2009 г. – Ред.).

Таблица

Европарламент выигрывает от реформ европейских институтов. Лиссабонский договор распространил систему принятия решений квалифицированным большинством в Евросовете на сферы внутренней и правовой политики. Практически во всех вопросах внутренней европейской политики Европарламент расширил свои компетенции. В то же время по сути вне сферы его полномочий остаются вопросы внешней политики и политики безопасности – в этих областях процесс принятия решений по-прежнему организован таким образом, что решающее слово остается за государствами. Определенные трудности возникают у Европарламента при решении вопросов налоговой и финансовой политики. Здесь по-прежнему требуется единогласие, так что последнее слово остается за Европейским советом.

Расширение полномочий Европарламента ведет к тому, что он постепенно становится авторитетным актором европейской политики, более влиятельным и сильным, чем когда бы то ни было. Однако в широких слоях населения стран – членов ЕС Европарламент по-прежнему воспринимается в качестве второстепенного института по сравнению с Еврокомиссией и межгосударственными механизмами принятия решений. Поэтому и к выборам в Европарламент граждане стран – членов ЕС относятся менее ответственно, чем к выборам в парламенты собственных государств: они не верят, что он способен защитить их от «Брюссельского молоха», которым пугают их некоторые национальные и региональные политики.

«Политические семьи», образующие фракции в Европейском парламенте, претендуют на роль посредников между европейской политикой и ее восприятием гражданами своих государств. Однако эти претензии, несмотря на консолидацию фракций по результатам последних выборов, не реализуются в должной мере. Это показали и последние выборы. Повсюду в ЕС в ходе предвыборной борьбы в Европарламент речь шла не о «европейских партиях», а главным образом о своих, национальных партиях. Очевидно, что такая недопустимая ситуация сохранится и далее, до тех пор пока в ЕС не конституируются собственные, общеевропейские партии, которые – по образцу национальных парламентов – со своими лидерами будут в масштабах всего ЕС вести предвыборную борьбу за пост президента Еврокомиссии. В этой связи идеи о прямых выборах гражданами президента Евросоюза приобретают реальные очертания. Пока что политические элиты как Евросоюза, так и стран-членов не готовы к такому радикальному разрыву с привычной «культурой общеевропейского согласия», к политической борьбе по образцу национальных политических систем. Поэтому скорее всего процессы консолидации на нынешнем этапе развития Евросоюза будут определяться не борьбой альтернатив, а поисками консенсуса.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что Европарламент сумел найти свое место в системе принятия политических решений в ЕС. В настоящее время ни одно важное решение, ни одна значимая кадровая перестановка не предпринимаются без того, чтобы так или иначе (формально или неформально) в процесс принятия решения не был интегрирован Европарламент. Поэтому не может не вызывать удивления то, что до сих пор существует такой разрыв между реальной ролью этого общеевропейского политического актора и тем, как воспринимают его граждане стран – членов ЕС. Это обстоятельство является одной из серьезнейших слабостей нынешних процессов европейского единения. Между институтами ЕС и гражданами его стран и без того существует немалая дистанция, но по отношению к парламенту она особо вредна: ведь именно он призван представлять интересы граждан ЕС в общеевропейских структурах. В интересах общеевропейского единения разрыв между гражданами и Европарламентом должен быть преодолен как можно быстрее. Но на каких путях этого можно добиться? Быть может, не следует бояться отступить от культуры общеевропейского консенсуса и «поляризовать» общеевропейский политический дискурс, допустить в него конкуренцию различных политических позиций, моделей и представлений о будущем Евросоюза.

Однако готовы ли к этому страны – участницы ЕС? 30 июня 2009 г. высший суд одного из самых влиятельных членов ЕС – Федеративной Республики Германии – принял решение, подтверждающее правомерность Лиссабонского договора4, который предусматривает масштабные реформы европейских институтов. Конституционный суд ФРГ постановил, что Лиссабонский договор в принципе не противоречит Основному закону ФРГ, но в то же время подчеркнул, что необходимо совершенствование национального законодательства в том, что касается компетенций Бундестага. В противном случае его права по отношению к европейскому уровню политики будут ущемлены и под угрозой окажется парламентарная основа германской демократии. Непосредственно после этого решения в Германии начались оживленные и по большей части критические по отношению к ЕС дискуссии. Реакцию СМИ и политиков, несмотря на все кажущееся разнообразие, определяла общая мысль: наконец-то всем этим «интеграционным» фокусам положен конец! Немецкий суверенитет спасен, немецкий парламент утвержден в своих правах, «европейскому Молоху» указаны его границы, а главное – идея единого европейского супергосударства наконец-то окончательно похоронена. Конституционным судьям нельзя отказать в находчивости: усомнившись в правах Европарламента, они тонко выразили свой скепсис по отношению к нынешнему направлению европейской интеграции в целом, да к тому же еще и похвалили Основной закон, который-де соглашается с Лиссабонским договором. Как будто создатели этого закона только и имели в виду, чтобы через 60 лет измерять им новые европейские нормативы.

Реакция общественности на решение Конституционного суда была гораздо более откровенна. В Германии, как и в других странах Евросоюза, довольно широко распространен скепсис относительно так называемого «линейного» характера процессов европейского единения. Эта позиция – на уровне распространенных стереотипов – нашла отражение в печати. Подобное направление дискуссий отражает своеобразный феномен немецкой политической культуры. Всякий раз, когда разговор заходит о конечной политической цели (finalité politique) европейской интеграции, берет верх детерминистский подход: предполагается, что Евросоюз движется в одном направлении – к определенной и неизбежной цели. Дискуссия о finalité politique формирует представление, что этой целью является государство и что нынешняя Европа – некая незаконченная структура на пути к конечной цели. На такой телеологической интерпретации процессов европейского единения, т.е. по сути на стереотипе, и строят свои аргументы критики европейской интеграции. Во-первых, утверждается, что Европа не может быть государством, потому что у нее «нет государственных подданных», а во-вторых, что ей нельзя быть государством, потому что оно будет недемократичным. Отмечают, что за всю историю европейской интеграции не существовало ни одного договора, ни одного официального общеевропейского документа, где говорилось бы, что целью процессов европейской интеграции является единое государство Европы или что Европа сама придет к государственной форме, если будет последовательно идти по пути интеграции. Ни в истории ФРГ, ни в истории других государств – членов ЕС никогда не формулировалась такого рода finalité politique, никогда не говорилось, что конец государства и его растворение в государстве Европы – конечная цель европейской интеграции. И тем не менее критики снова и снова вменяют Евросоюзу в вину его стремление к «государственности» и на этом, чуть ли не эсхатологическом аргументе, строят свою критику, призывая положить четкие пределы процессам интеграции. На самом же деле Евросоюз от процесса поиска формы давно уже перешел к процессу оформления содержания. У национальных, исторически сложившихся государств нет какой-то конечной, программной, заранее разработанной цели, к которой они должны стремиться или к которой их должно привести политическое развитие. Нет такой цели и у Евросоюза. Речь идет скорее о прагматическом распределении и организации интересов в системе многоуровневой власти – локальной, региональной, национальной и общеевропейской. Поэтому решение Конституционного суда – это не решение «за» или «против» Европейской федерации. Такое решение просто невозможно принять по той простой причине, что никто не знает, чем закончится развитие Евросоюза: оно является таким же открытым процессом, как и развитие государств. Прогнозировать его «конечное качество» может разве лишь тот, кто отрицает открытость, перманентную незавершенность исторического процесса. Решение Конституционного суда и тем более нелестные для ЕС интерпретации этого решения – это всего лишь вклад в дискуссию о наиболее приемлемом распределении компетенций между различными уровнями в европейской системе политической власти. Поэтому ничего особенного, судьбоносного для ЕС в этом решении нет. В Германии, как и во всех других федерациях, процесс политической власти осуществляется в рамках национального федеративного государства. И никому не придет в голову связывать споры между федерацией и субъектами федерации с вопросом о какой-то finalité politique, к которой Германия должна стремиться.