Белый ночи. Гражданские песни - Николай Минский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А муж торгует жен, и сыновья — невест.
Наездники летят друг с другом в перегонку,
И ржанье конское разносится окрест.
Но вот призывных труб раздался звук протяжный.
Из темной храмины выходит ряд жрецов.
Меж ними белый бык, медлительный и важный,
Кивает головой под тяжестью цветов.
Настал для жертвы час. И смолк народ мгновенно,
И ниц, молясь, упал. Уже алтарь зажжен.
Встает пахучий дым, звучит напев священный,
Блистающий топор над жертвой занесен.
И вдруг все обмерли… Под шкурою звериной
И с луком за спиной неведомый дикарь
Мелькнул среди жрецов, мелькнул и в миг единый
Освободил быка и разметал алтарь.
И, руки вверх воздев, он бросился к народу:
«Кому вы молитесь?! Я был богат, друзья,
И множество быков я небу сжег в угоду, —
И вот что я теперь! И вот награда вся!»
«А вы!.. Вы год назад молились здесь, как ныне,
Но кто за этот год не плакал? Где он, где?
Тот потерял жену, другой грустит о сыне,
Того сразил недуг, а тот скорбит в нужде».
«И кто всему виной? Не он ли, кто владыкой
Слывет средь всех племен? кому все — жертвы жгут?
Владыка ярости! Мучитель! Демон дикий!
Ему алтарь? Ему молитвы? Тщетный труд!»
«Смягчается ль хоть раз он матери слезами,
Когда дитя ее он смерти отдает?
Мольбами путников, засыпанных песками?
Голодных воплями? Молитвами сирот?»
«А он на все глядит, — глядит, но не с участьем,
А как палач, душой жестокой веселясь,
И то, что мы зовем добром, надеждой, счастьем,
Он сотворил лишь с тем, чтоб нас дразнить, смеясь.»
«И смотрит он, смеясь, как человек, гонимый
Суровым голодом и полчищем забот,
Бежит за собственной мечтой неуловимой,
Бежит и падает, бежит, пока падет…»
«А чуть забудешься, — гляди, уже готовы
Друзья, чтобы предать, — враги, чтоб погубить, —
Глупцы, чтоб наложить на гордый дух оковы, —
Болезнь, чтобы терзать, — земля, чтоб проглотить…»
Так странник вопиял. Тревожная сначала,
Толпа, по манию двух к ней простертых рук,
Смирилась, замерла и снова задрожала,
Могучим трепетом охваченная вдруг,
Поникли старики седыми головами,
С угрозой юноши взирали к небесам,
Рыдали женщины, покрывшися чадрами,
Рыдали, волю дав скопившимся слезам.
А странник не смолкал: «Нет, братья, не устанет
Он мучить нас, пока его не победим.
Мы не страшны ему? Так пусть средь нас предстанет!
Ззчем он прячется, когда неуязвим?»
«В чертоге золотом сидит он, стар и жирен,
Жесток и пресыщен… Как близко от людей!
Вот там, где твердь небес… Когда б взамен кумирен,
Ненужных идолов, ненужных алтарей, —
Все камни, что на них истрачены, умело
Сложить в могучий столп, давно бы столп достиг
Вершиною небес. — Что же медлим мы?.. За дело!
Где камни? кирпичи? Скорее!.. дорог миг!..»
IIIИ пронесся в край из края
Клич безумный: «На Эвфрат!
Там, на небо посягая,
Люди, мщением пылая,
Столп незыблемый творят».
И откликнулись все страны.
Отовсюду, средь степей,
Потянулись караваны.
Основался вкруг поляны
Целый город шалашей.
Что за радостные крики
И лобзанья без конца!
Примирился раб с владыкой;
Пред надеждою великой
Все сплотилися сердца.
А пустынник средь почета
Над толпою всей царит.
Целый день кипит работа,
Камни сложены без счета…
От блаженства он молчит.
Иль, не выдержав молчанья,
Ночью плачет в тишине.
Эти слезы без названья, —
Мести, счастья, упованья, —
О, как сладостны оне!..
IVШли дни и месяцы. Поднялся столп мятежный
Превыше облаков, но не достиг небес.
И мрачен стал народ. Былой раздор воскрес, —
Несчастья спутник неизбежный.
Одни, уже остыв, убрали шалаши,
Других же тронули пустынника моленья.
Он сохранил один средь общего томленья
И гордость дум, и пыл души.
Он больше не молчал. Снедаемый заботой,
Весь день он убеждал, молил и укорял,
Примером собственным ленивцев ободрял,
Но тяготились все работой.
Когда ж сходила ночь, и столь желанный сон
В постылых шалашах вкушал народ усталый,
Один, не зная сна, от горя одичалый,
На верх столпа взбирался он.
Внизу вился Эвфрат змеею серебристой
И полночь усыплял журчаньем светлых вод,
И в сумерках седых с пустынею душистой
Вдали сливался неба свод.
А бледный человек вперял свой взор в созвездья, —
Был взор бессонницей и горем воспален.
«Да», вижу, он шептал, «далек твой звездный трон…
Но не спасешься от возмездья!..»
…………………….
Был знойный день. Народ в палатках изнывал,
В зловещей тишине пустыня цепенела.
В Эвфрате плавился сверкающий металл,
Над всей землею мгла висела.
А к вечеру, свистя, пронесся ураган
И яростно вертел песчаными столбами,
Горели облака багровыми лучами
И волновались, как туман.
Но вот сгустился мрак. Изломанной стрелою
Блеснула молния и туче в грудь впилась.
И туча, застонав над дрогнувшей землею,
Горячим ливнем пролилась.
А люди?.. Пред лицом разгневанной святыни
Дрожали, каялись, молились богу сил,
И будь меж ними он, виновник их гордыни,
Он смерть бы горькую вкусил.
Но не было его. Среди стихий стенящих
На башне он стоял с открытой головой,
И с воплями грозы и с треском туч гремящих
Сливал бессильный голос свой.
«Ты понял! — он кричал: — ты, наконец, рассержен!
Пред близкою бедой все силы ополчил.
Ты ураган послал, чтоб был мой столп повержен,
Все стрелы молний расточил!..»
«Греми, бушуй и злись! Я здесь один — ты видишь —
Но ты не страшен мне, ты — с яростью своей.
Не страшен потому, что я люблю людей,
А ты их только ненавидишь…»
«Умру, — моя любовь затеплится во мгле,
И в шепоте руин мой голос будет громок.
Сквозь вихорь и грозу услышь меня, потомок!
Услышь: нам тесно на земле!..»
Но тут пустынник смолк. Внезапно, пламенея,
Как будто надвое распался неба свод.
На миг один сверкнул поток вспененных вод,
Сверкнули шалаши, белея,
Верблюды, рощи, столп высокий, а на нем
Безумный человек с простертыми руками…
Сверкнули, — в тот же миг ударил мощный гром
Между землей и облаками,
И рухнул гордый столп, и тяжестью столпа
Убит его творец — с своей надеждой вместе…
Потом гроза прошла, — и храм на этом месте
Воздвигла робкая толпа.
VМинул столетий ряд. Тот храм давно стал пылью.
Но был пустынник прав: жива его любовь.
Легенда смутная становится вдруг былью,
И древний столп творится вновь.
Не против неба, нет. Свод неба бесконечный
Созревший человек мечтой давно проник,
Узнал, что он один с своей тоскою вечной
И сам — скорбей своих родник.
Узнал, что мрачный дух вражды и лжи тлетворной,
Людского счастья враг, людских виновник слез,
Из неба прогнанный, на землю трон свой черный,
В сердца людские перенес.
И, словно вешний гром, чарующий и властный,
На новую борьбу клич новый прозвучал.
И мир откликнулся с восторженностъю страстной,
И столп — не каменный — восстал: —
Из чистых помыслов, святого состраданья,
Из подвигов любви, из бескорыстных дум.
Герой принес свой пыл, поэт — свои мечтанья,
Мудрец — испытанный свой ум.
И дышет мир опять надеждою единой.
В какой-то чудный край могучий столп растет:
— Достигнешь ли его ты гордою вершиной,
Иль вновь гроза тебя сметет?..
НА МОТИВ ИЗ ИЕРЕМИИ
Когда будешь звать их, они тебе не ответят.
(Иер., гл. 7, 27).Встал он бодрый и пошел,
Движим помыслом высоким,
К новой жизни разбудить
Братьев, спавших сном глубоким.
Видишь холм? Здесь погребли
Вопиявшего в пустыне.
Кто других будил, уснул.
Кто же спал, тот спит доныне.
В ДЕРЕВНЕ
Я вижу вновь тебя, таинственный народ,
О ком так горячо в столице мы шумели.
Как прежде, жизнь твоя — увы — полна невзгод,
И нишеты ярмо без ропота и цели
Ты все еще влачишь, насмешлив и угрюм.
Та ж вера детская и тот же древний ум;
Жизнь не манит тебя, и гроб тебе не страшен
Под сению креста, вблизи родимых пашен.
Загадкой грозною встаешь ты предо мной,
Зловещей, как мираж среди степи безводной.
