Крылатая сотня. Сборник рассказов - Олег Верещагин

— Мы их найдём, — ответил я. — Найдём, конечно, живы. Ты тогда просто растерялся. Что им днём делать дома? наверняка были на работе и теперь тоже ищут тебя… Вот станет полегче, поедем в Ставрополь и найдём твоих…

…Пыль на дороге казалась серебристой в свете луны. Ещё она была тёплой и мягкой. Я шагал босиком. Раньше я никогда не ходил босиком просто так, не ради удовольствия или не на пляже.

Но сапоги надо было беречь для работы.

Мне уже с полминуты казалось, что впереди — там, где дорога ныряла в рощу — кто-то стоит. Я не боялся, да и вообще не был уверен, что это человек, а не куст; ускорил шаг и услышал:

— Коль, это ты?

Девчонка?

— Я… — я сделал ещё несколько шагов и увидел Дашку Гурзо. В спортивном костюме и драных кедах она стояла возле дороги. — Ты чего тут делаешь?

— А я задержалась, а через рощу боюсь одна идти, — сказала она, переступая с ноги на ногу.

— Ночевала бы на дворе, — буркнул я. — Куда тебя понесло?

— Мне домой надо… Бабушка болеет, Олег дома не появляется, и мама тоже всё время занята…

— Пошли, пошли, — я подтолкнул её — получилось, пожалуй, грубовато, но она ничего не сказала и пошла рядом.

В роще, как всегда бывает в жаркие безветренные ночи, сами по себе таинственно шептались деревья. Дашка шагала рядом молча. Молчал и я. Если честно, девчонки у меня не было и я их побаивался, хотя и мечтал о разном "таком", конечно. И вот так — почти локоть в локоть, ночью — я шёл куда-то рядом с девчонкой впервые. В голову полезли разные мысли на половую тему. Я сердито отогнал их и подумал, что это всё-таки глупо — шагать рядом с девчонкой молча. Но о чём с ней было говорить?

— А ты прямо в Ставрополе жил? — вдруг спросила она.

— Угу. Да, в смысле, — сказал я, даже вздрогнув.

— А я всю жизнь здесь. Я больше и не была нигде, только в райцентре, и всё.

— У вас тут красиво, — сказал я совершенную глупость. Но Дашка почему-то отозвалась готовно:

— Ага. Можно курорт делать. Тут недалеко целебные родники. Ты не видел?

— Я пока почти ничего тут не видел, — сказал я ещё глупее. Не видел — что тогда красиво?

— А за границей ты был? — не обратила она на это внимания.

— В Турции два раза. И много раз в Крыму, но отец всегда говорил… — я передохнул спазм в горле, — …что Крым — не заграница. Там правда все по-русски говорят, и вообще.

— Там тоже война сейчас, — вздохнула девчонка. — Везде война… Я сегодня осетинкам

молоко носила, они такое рассказывают… Дети у них все перепуганные, даже не плачут… Господи боже, а если сюда придут?

— Не придут, — ответил я. — Не пустим.

— Ты не пустишь? — без насмешки, грустно сказала она.

— Надо будет — и я не пущу, — отрезал я. Тоже серьёзно. Дашка вздохнула:

— Мальчишкам хорошо… Они воевать могут. А ты сиди и жди…

— Не хватало ещё, чтобы девчонки воевали.

— Женщины же многие воюют…

— Ну и неправильно. Пришли, вон же твой дом?

Мы и правда вошли в станицу. Нас окликнули с поста КПВТ, потом сказали проходить.

— Спасибо тебе… — Дашка остановилась. — С тобой правда не страшно.

И мне с тобой, подумал я, признавшись себе самому, что одному идти через ту рощу было бы жутко. Постоял, поглядел вслед быстро идущей к своему дому Дашке.

И зашагал к школе, где теперь располагался интернат и жила в небольшой комнатке мама.

* * *

Я проснулся уже под утро — как раз когда надо было подниматься на работу. Проснулся от того, что лежу не на соломе и рядом никто не возится.

Я спал на раскладушке. В окно падали самые первые солнечные лучи, и мама спала, сидя за столом.

Как я оказался на раскладушке? Я помнил, что вошёл и что мама — она сидела за столом, вот за этим же, вместе с Тонькой, шили они что-то — заплакала. А дальше…

Мои джинсы и рубашка — вычищенные и зашитые — висели на спинке старого стула. Трусы сушились на открытой половинке окна. Ёлочки зелёные, она меня раздела, уложила… похоже, даже искупала перед этим!

На миг мне стало дико стыдно. Но только на миг. Я сел, прикрываясь простынёй, дотянулся до трусов. Они были ещё влажные. Я натянул их — и увидел, что мама подняла голову.

— Уходишь? — спросила она.

— Пора, — я встал.

Она сидела за столом и молча смотрела, как я одеваюсь. Потом так же молча сунула пластиковый пакет — там были полбуханки хлеба и две банки консервов.

— Не возьму, — отрезал я, — нас хорошо кормят.

Это было правдой. Я положил пакет на стол перед ней. Выпрямился.

— Мам… — начал я. И сказал то, что не говорил уже лет пять, не меньше. — Я люблю тебя, мам.

Дмитрий Ляляев.

ДАЙ ЗНАК!

Предстоящее лето поманит листвой

Коронованных тополей.

Ты вступаешь в жизнь, как в неравный бой,

Становясь в ней сильней и злей.

И порою не знаешь, куда идти:

Со столба указатель снят.

От добра до греха — полшага пути,

Но добра тебе не сулят.

Где знак, что не напрасно надеемся,

Где знак, что будет жребий иной?

Где знак, что мы к добру переменимся

Весной, цветущею весной?

Не покончил с собой и пока не убит,

Не споллитрился от тоски,

Не исчерпан ещё до конца лимит

Прохождений через штыки.

Голос звонок как прежде, а волос рус,

И густа молодая бровь.

Эта грозная дева зовётся Русь,

У неё в поэзии — кровь.

Дай знак, что не напрасно надеемся,

Дай знак, что будет жребий иной!

Дай знак, что мы к добру переменимся

Весной, цветущею весной.

Здесь краплёной колодой играет Лесть

С титулованным дураком,

Здесь пророкам частенько вручают честь

Вместе с холмиком и венком.

Здесь ни баксы, ни марки и ни рубли

Вам не купят правды о том,

Как взлетают с края родной земли,

Распрямляя крылья крестом.

Дай знак, что не напрасно надеемся,

Дай знак, что будет жребий иной!

Дай знак, что мы к добру переменимся

Весной, цветущею весной,

Весной, грядущею весной,

Весной, поющею весной.

3. ЗЕМЛЯ В САПОГАХ

И встань! Ты не должен лежать!

Встань, даже если ты мёртв!

Ведь ты родился здесь!

Твоя сила в том,

Что ты родился здесь!

Здесь твоя земля,

Здесь твой дом!

Американская песня XVIII века.

Я проснулся от того, что через меня переступили.

— Куда тебя черти несут? — прошипел я, хватая Дениса Коломищева за щиколотку. Он ойкнул, присев; средний из их тройки, Борька, замер неподалёку в позе охотящейся цапли.

— Пусти, Колян, — так же по-змеиному зашипел в ответ Денис. — Мы ребят встречать… Они сейчас прилететь должны…

— Андрюшке скажу, — пригрозил я авторитетом подхорунжего Ищенко, зама Кольки в отсутствие того.

— Стуканёшь?! — продолжал шипеть Денис.

— Не выспитесь, днём падать будете, — безапелляционно отрезал я.

— Пойми, у нас там брат же! Ну будь человеком, иногородний… — начал давить на жалость Денис.

Хм. Не дерущимися братьев я видел только когда они работали или спали. А так даже процесс поглощения пищи не был исключением. Или Игорь колотил кого-то из младших, или они объединялись и били его, или — для разнообразия — дрались между собой, причём доходили до такого остервенения, что начинали хрипеть и капать пеной, и даже взрослым их сразу разнять не удавалось. Я даже не мог понять, что служит поводом для той или иной драки.

И вот.

Нате. Они брата идут встречать.

Между прочим, было уже около трёх. Рассвет скоро. У меня захолонуло сердце.

Тут так говорили, когда кто-то волновался — "сердце захолонуло", причём и пацаны тоже. Я не понимал. А теперь понял.

— Вместе пошли, ладно, — я поднялся на колени. Справа вскинул голову Фальк:

— Ник, ты куда? — сипло и ничего не соображающее спросил он.

— Ссать, спи, — отрезал я. Витька тупо кивнул и ткнулся виском в набитый соломой мешок.

Мы втроём сползли с сеновала.

Земля была тёплой, дул ветерок — тоже тёплый. Где-то — не так уж далеко — стреляли. Шёл бой. Я ещё не научился различать, что где стреляет, но Борька прошептал, потирая нос:

— Калаши… а вот немецкие винтовки, гэшки… Наверное, диверсантов ловят.

— Сюда не пройдут? — вдруг забеспокоился я. Борька со смешком помотал головой:

— Не. Это за рекой, сейчас их, наверное, уже со всех сторон обложили.

— Всё щупают, думают, что у нас все на линии, голыми руками возьмут… — вмешался Денис. — Батька с дядькой дома три "сайги" оставили. Так что пусть и прорвутся. В оборот возьмём, хоть рэмбо самого.

— Слушайте, а если у вас в каждом доме оружие — что мы им-то не пользуемся? — спросил я, шагая между братьями. Борька хрюкнул: