Шах и мат - Эли Хейзелвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый раз Сойера штрафовали. Делали выговор. Он был постоянным объектом внимания журналистов шахматного мира. И каждый раз сообщество принимало его назад с распростертыми объятиями, потому что вот какая штука: больше десяти лет Нолан Сойер только и делал, что переписывал шахматную историю, переопределял стандарты и привлекал внимание общественности к этому виду спорта. Какой резон играть, если лучших не допускают к доске? Даже если этот самый лучший ведет себя как придурок… что ж. Нужно понять и простить.
Но не забыть. Все в сообществе знают, что Нолан Сойер – ужасный тип с переменчивым настроением и взрывным характером, источающий токсичную маскулинность. Что никто в истории шахмат так не воспринимал свое поражение. В истории любого вида спорта. В истории истории.
И раз уж он проиграл мне, кажется, это может стать проблемой.
Впервые с начала партии я понимаю, что десятки людей стоят вокруг нас и о чем-то перешептываются. Я хочу спросить, на что они смотрят и не идет ли у меня кровь из носа, нет ли проблем с одеждой или тарантула на ухе, но я слишком занята тем, что сама пялюсь на Сойера. Слежу за движениями. Пытаюсь понять, не швырнет ли он сейчас в меня часы. Меня не так просто запугать, но я бы предпочла избежать сотрясения мозга, вызванного шахом и матом, если вдруг он решит стукнуть меня складным стулом по голове.
Удивительно, но, похоже, ему достаточно только смотреть на меня. Губы слегка приоткрыты, глаза блестят, будто я нечто странное и знакомое, вызывающее вопросы, важнее жизни, и…
Он смотрит. Игнорировал меня двадцать пять ходов, а теперь просто пялится. Спокойно. С любопытством. К моей досаде, без всякой злобы.
До меня неожиданно доходит кое-что забавное: топ-игрокам пресса обычно дает милые прозвища. Художник. Пикассо от шахмат. Гамбит Моцарта. А что у Нолана?
Убийца королей.
Убийца королей едва заметно подается вперед, и его напряженное, изумленное выражение лица пугает меня сильнее, чем потенциальный удар стулом.
– Кто… – начинает он, но для меня это уже слишком.
– Спасибо за игру, – выпаливаю я и встаю, несмотря на то что должна пожать ему руку, подписать карточку с протоколом и сыграть еще три партии.
«Нет ничего стыдного в том, чтобы отступить, если тебя пытаются загнать в ловушку, но ты все еще можешь выбраться, – говорил папа. – Нет ничего стыдного в том, чтобы знать свои способности и ограничения».
Стул, на котором я сидела, со скрежетом падает на пол, и я убегаю прочь, даже не попытавшись его поднять.
Глава 4
– Мэл?
– Мэл.
– Мэ-э-э-эл!
Я смаргиваю сон. Дарси прижалась своим носом к моему, глаза в утреннем свете выглядят насыщенно-голубыми, как вода на Галапагосских островах.
Зевок.
– Что случилось?
– Фу, Мэл, – она отшатывается, – почему у тебя изо рта пахнет, как от скунса в брачный сезон?
– Я… все в порядке?
– Да. Я сама приготовила себе овсянку. У нас закончилась «Нутелла».
Я сажусь или по крайней мере пытаюсь. Тру заспанные глаза.
– Вчера оставалось еще полбанки…
– А сегодня она закончилась. Круговорот жизни, Мэл.
– Как там мама и Сабрина?
– Нормально. Маккензи и ее отец забрали Сабрину. Мама в целом в порядке. Она встала, затем снова отправилась в кровать, потому что плохо себя чувствовала. Но там к тебе кое-кто пришел.
– Пришел?..
Воспоминания о вчерашних событиях постепенно возвращаются.
Моя королева объявила шах королю Сойера. Я бежала к поезду, спотыкаясь по дороге. Отправила Истон сообщение о «срочном деле» и выключила телефон. Унылый городской пейзаж за окнами поезда почему-то напоминал шахматную доску. Остаток вечера я провела за марафоном «Вероники Марс» с сестрой, и в мозгу не осталось никаких мыслей.
Не хочу хвастаться, но я хорошо умею переключаться. Если учесть, что я еще прекрасно определяю лучшее блюдо в меню, то это мой самый грандиозный талант. Именно так я заставила себя забыть о шахматах на несколько лет. И так умудрилась выживать все это время, не гипервентилируя по поводу и без. Или ты отстраняешься, или разоришься на ингаляторах.
– Скажи Истон, что…
– Это не Истон, – вспыхивает Дарси. – Хотя ты могла бы ее пригласить. Может, сегодня после обеда?
Не Истон?
– Кто тогда?
– Я ее не знаю.
Я издаю стон:
– Дарси, говорила же тебе, когда люди из «Тысячелетнего царства» стучатся к нам в дверь…
– …мы вежливо сообщаем им, что вечное спасение не в наших силах, знаю, но это не они. Спрашивают именно тебя, а не хозяина дома.
– Ладно, – я чешу затылок. – Ладно… скажи этому человеку, что я буду через минуту.
– Отлично. О, еще. Вчера пришло вот это. В получателях мама, но… – Дарси протягивает мне конверт.
У меня перед глазами все еще туман. Я снова моргаю, чтобы буквы перестали расплываться, но от прочитанного внутренности скручиваются в узел.
– Спасибо.
– Это уведомление, да?
– Нет.
– Про ипотеку?
– Нет. Дарси…
– У тебя есть деньги?
Я заставляю себя улыбнуться:
– Об этом не беспокойся.
Она кивает, но, прежде чем уйти, добавляет:
– Я спрятала его, когда забрала у почтальона. Мама и Сабрина не видели.
Веснушки у нее на носу образуют облачко в виде сердца; и моя единственная работающая извилина думает о том, как это несправедливо, что ей вообще приходится беспокоиться о подобных вещах. Ей двенадцать. Когда мне было двенадцать, моя жизнь состояла из бабл-ти и обновления сайта сhess.com.
Я натягиваю грязные шорты и вчерашнюю футболку. С учетом вежливого замечания Дарси решаю прополоскать рот, пока включаю телефон. Оказывается, уже 9:13 и у меня миллион сообщений. Я смахиваю в сторону новые пары из приложения для знакомств, уведомления из соцсетей, новости. Пролистываю послания от Истон (она сначала паникует, потом допытывается: «Как от Сойера пахнет?»; следом идут несколько абзацев подобного содержания, а затем я вижу фото, как Истон мстительно вгрызается в макарон). И только потом выхожу из ванной.
Не знаю, кого я ожидала увидеть. Определенно, не высокую женщину со стрижкой пикси, тату-рукавом и бессчетным количеством пирсинга. Она поворачивается ко мне с усмешкой на ярко-красных губах. Ей, должно быть, под тридцать, может, чуть больше.
– Прости, – говорит она, указывая на сигарету. Голос у нее низкий и удивленный. – Твоя сестра сказала, что ты спишь, и я подумала, что тебе потребуется больше времени. Ты же не начнешь курить, потому что увидела, как курю я, правда?
Мои губы расплываются в ответной улыбке.
– Сомневаюсь.
– Хорошо. Никогда не знаешь, нынешняя молодежь довольно впечатлительная.
Она достает окурок, заворачивает его в салфетку и кладет в карман – может, чтобы не мусорить, может, чтобы никто не смог извлечь ее ДНК.
Ладно, больше никакой «Вероники Марс».
– Ты Мэллори, верно?
Я вздергиваю голову:
– Мы встречались?
– Нет. Я Дефне. Дефне Бубикоглу. Я бы на твоем месте не пыталась повторить, если только ты не говоришь по-турецки. Приятно познакомиться. Я твой фанат.
Из меня вырывается невольный смешок. Затем я понимаю, что она не шутит.
– Простите?
– Любой, кому удается победить Нолана Сойера, получает пожизненный набор восхищения от меня, – она театрально указывает в свою сторону. – Готова даже доставлять продукты.
Я напрягаюсь. О нет. Нет-нет. Что это такое?
– Извините. Вы ошиблись дверью.
Дефне хмурится:
– Ты не Мэллори Гринлиф?
Делаю шаг назад:
– Да, но это не такое уж редкое имя…
– Мэллори Вирджиния Гринлиф, которая была вчера на турнире? – Она достает свой телефон, куда-то нажимает, а затем протягивает мне с улыбкой. – Если это не ты, тогда у тебя серьезные проблемы и кто-то украл твою личность.
Она запускает видео. Тикток, в котором девушка объявляет Нолану Сойеру шах и мат своей королевой. Пряди светло-русых волос закрывают половину ее лица, стрелки размазаны.
Не могу поверить, что Истон не сказала, как дерьмово выглядят мои стрелки.
А еще не верится, что кто-то снял это видео, выложил в интернет и оно уже получило больше двадцати тысяч лайков. В мире вообще существует двадцать тысяч людей, умеющих играть в шахматы?
– Кстати, к чему был такой драматичный уход? – спрашивает
