Эжени де Франваль - Маркиз Сад

Кто уже знаком с Франвалем, без труда поверит, что очерствевшая душа негодяя осталась глуха к подобному зрелищу. Однако оно ничуть не тронуло и Эжени – вот что непостижимо!

– Сударыня, – с безжалостной невозмутимостью произнесла развращенная дочь, – я, признаюсь, не понимаю, на каком основании вы являетесь к вашему супругу и устраиваете эту нелепую сцену? Разве он не хозяин своих поступков? И если он одобряет мои действия, то по какому праву вы их порицаете? Ведь не подсматриваем же мы за вашими проказами с господином де Вальмоном, не омрачаем ваших радостей, не так ли? Так извольте же уважать наши собственные, иначе не удивляйтесь, если я первой потороплю вашего мужа принять меры, которые вас к тому принудят...

В этот миг самообладание покинуло госпожу де Франваль. Весь ее гнев обратился на это недостойное создание, забывшееся настолько, чтобы так разговаривать с матерью. Поднявшись, она в исступлении набросилась на нее... И тут бесчестный, жестокий Франваль, схватив жену за волосы, яростно оттаскивает ее от дочери, с силой вышвыривает из комнаты на лестницу, и она, окровавленная, бесчувственная, падает у порога двери одной из горничных, а та, разбуженная страшным грохотом, поспешно укрывает хозяйку от ее тирана, уже спешившего по лестнице, чтобы прикончить свою злосчастную жертву...

Дверь запирается, горничная хлопочет возле хозяйки, а чудовище, что обошлось с ней с таким бешенством, возвращается к своей презренной подруге и спокойно проводит там остаток ночи, словно это не он только что уподобился дикому зверю, словно не он безжалостно терзал бедную женщину, подвергая ее мерзким, уничижительным для нее издевательствам, столь жутким, что мы краснеем, читатель, рассказывая вам обо всем этом.

Никаких иллюзий не оставалось больше у несчастной госпожи де Франваль. Слишком очевидно – сердце супруга, самое ценное достояние ее жизни – у нее отнято, и кем? Той, что должна была свято почитать ее и что недавно наговорила ей столько оскорбительных дерзостей! Она догадалась также, что заигрывание с ней Вальмона было лишь отвратительной ловушкой, приготовленной, чтобы при удаче заставить ее совершить измену, а в противном случае приписать ей таковую и, установив таким образом равновесие, покрыть и узаконить в тысячу раз более тяжкие проступки, направленные против достойной женщины.

Все обстояло именно так. Франваль, узнав о неудаче Вальмона, обязал сообщника заменить истину ложью и болтливостью и широко разгласить, что тот – любовник госпожи де Франваль. Решили также изготовить гнусные письма, в недвусмысленной манере подтверждающие существование связи, которую отвергла добронравная супруга.

Между тем, отчаявшись душой, страдая и от нанесенных ей многочисленных ран телесных, госпожа де Франваль слегла всерьез. Варвар-муж отказался ее навестить и, не соизволив даже справиться о ее самочувствии, уехал с Эжени в загородное имение под предлогом, что в доме лихорадка и он не желает подвергать дочь опасности.

Вальмон несколько раз являлся с визитом к госпоже де Франваль во время ее болезни, но всякий раз ему отказывали. Закрывшись со своей любящей матушкой и господином де Клервилем, та никого больше не желала видеть. Утешенная дорогими и близкими ей людьми, она их заботами была возвращена к жизни и через сорок дней уже могла являться в свет. К этому времени Франваль уже вернулся с дочерью в Париж. При первой же встрече с Вальмоном они тщательно разработали план и подыскали средство, с помощью которых рассчитывали обезвредить опасные для них попытки госпожи де Франваль и ее друзей.

Как только наш злодей счел, что супруга в состоянии принять его, он не замедлил явиться к ней.

– Сударыня, – холодно сказал он, – вы не должны сомневаться, что я отношусь с участием к вашему состоянию. Не стану скрывать, что именно ему вы обязаны сдержанностью Эжени: она уже решилась подать самые серьезные жалобы на ваше с ней обращение. Как бы убеждена она ни была, что дочери следует быть почтительной с матерью, она все же не может игнорировать, что мать ставит себя в весьма затруднительное положение, набрасываясь на дочь с кинжалом в руке; такого рода резкое поведение, сударыня, доведенное до сведения властей, может неминуемо нанести вред и вашей свободе, и вашей чести.

– Я не ожидала таких упреков, сударь, – ответила госпожа де Франваль. – Итак, моя совращенная вами дочь виновна в инцесте, адюльтере, распутстве и беспримерной неблагодарности по отношению к той, что произвела ее на свет. Да, признаюсь, у меня не хватило воображения, что после подобного клубка гнусностей именно мне придется опасаться жалоб; понадобилась вся ваша изощренность, все ваше жестокосердие, сударь, чтобы, прощая преступление, так смело изобличать невинность.

– Мне известно, сударыня, что поводом для устроенной вами сцены явились грязные подозрения, которые вы осмеливаетесь выдвигать против меня. Однако фантазии не оправдывают преступлений, и то, что вы предполагали, – ложно, то, что вы совершили, – к сожалению, слишком явственно. Вас удивляют попреки, адресованные вам моей дочерью по поводу вашей любовной интрижки. Но, сударыня, она явила вам всю непристойность вашего поведения лишь после того, как о том, как вы поладили с Вальмоном, узнал весь Париж; но, к несчастью, доказательства столь неопровержимы, что те, кто напоминает вам об этом, совершают в крайнем случае неосмотрительность, но никак не клевещут на вас.

– Я, сударь? – воскликнула верная супруга, поднимаясь. – Я поладила с Вальмоном? Небо праведное! И вы об этом говорите! (Она залилась слезами.) – Неблагодарный! Вот награда за мою нежность! Вот воздаяние за то, что я так тебя любила: мало того, что ты безжалостно оскорбил меня и растлил мою дочь, так ты еще пытаешься узаконить свои преступления, приписывая мне то, что для меня страшнее смерти! Вы говорите, сударь, – продолжала госпожа де Франваль, – что располагаете свидетельствами, подтверждающими это обвинение? Предъявите же их. Я требую, чтобы они были преданы огласке. Я заставлю вас представить их по всему свету, если вы откажетесь продемонстрировать их мне.

– Нет, сударыня, я не предъявлю их всему свету. Муж, как правило, не разглашает такого рода вещи: он страдает и изо всех сил старается их скрыть. Но, если вы настаиваете, сударыня, я вам в этом не откажу, – сказал он, извлекая из кармана бумажник. – Присядьте, это должно быть удостоверено в спокойной обстановке. Досада и раздражение лишь испортят дело, ни в чем меня не убедив. Придите же в себя, прошу вас, и обсудим это, сохраняя хладнокровие.

Госпожа де Франваль, прекрасно осознавая свою невинность, не знала, что и думать об этих приготовлениях. Удивление, смешанное с тревогой, не давали ей ни на мгновение перевести дух.

– Начнем, сударыня, – произнес Франваль, выкладывая на стол содержимое одного из отделений бумажника, – с вашей переписки с Вальмоном за последние полгода: не обвиняйте этого молодого человека в неосторожности или нескромности. Он, несомненно, слишком честен, чтобы до такой степени пренебречь вашей репутацией. Но один из его слуг ловко воспользовался его невнимательностью и тайком добыл мне эти драгоценные памятники вашего безупречного поведения и вашей хваленой нравственности, – продолжал Франваль, торопливо перебирая бумаги, раскиданные им по столу. – Полагаю, вы сочтете уместным, что среди всего этого обычного пустословия женщины, увлеченной весьма приятным мужчиной, я отберу одно письмо, показавшееся мне вольней и решительней других... Вот оно, сударыня:

«Мой постылый супруг сегодня вечером ужинает в своем загородном домике с этой ужасной тварью; невыносимо представить, что я произвела ее на свет! Придите, дорогой мой, утешьте меня в печали, что доставляют мне эти два чудовища... Что я говорю? Разве они сейчас не оказывают мне неоценимую услугу? Ведь их интрижка не позволит моему мужу обнаружить наши отношения. Так что пусть он, сколько его душе угодно, укрепляет свою связь. Но пусть не вздумает пытаться разорвать узы, связывающие меня с единственным в мире мужчиной, которого я по-настоящему обожаю».

– Что скажете, сударыня?

– То, сударь, что я в восхищении, – ответила госпожа де Франваль. – С каждым днем вы заслуживаете все больших похвал. И, кроме необыкновенных достоинств, что я видела в вас до сегодняшнего дня, признаюсь, я еще не знала за вами способностей подделывателя и клеветника.

– А, так вы все отрицаете?

– Отнюдь. Напротив, я жажду быть уличенной. Назначим судей, экспертов. И попросим, если вы этого действительно желаете, самой суровой кары для того из двоих, кто окажется виновным.

– Вот что называется идти до конца. Что ж, это, по крайней мере, лучше, чем скорбь и уныние, однако продолжим. То, что у вас есть смазливый любовник и постылый супруг, сударыня, – проговорил Франваль, вытряхивая другое отделение бумажника, – все это просто и ясно. Но то, что в вашем возрасте вы содержите этого любовника за мой счет, это уж, позвольте заметить вам, не так просто. Тем не менее, вот бумаги на сто с лишним тысяч экю, уплаченные вами и выписанные вашей рукой в пользу Вальмона. Соизвольте взглянуть на них, прошу вас, – добавил злодей, показывая госпоже де Франваль бумаги, не давая, впрочем, ей в руки: