Эликсир от бессмертия - Елена Клещенко

— Прошу прощения. Я задумался, говорил вслух, но вас я не имел в виду. — Вежливый, подчеркнуто-корректный тон сам собой вызвал обращение на «вы». А не все ли равно, главное — контролировать интонацию: ни малейшего пренебрежения, ни злости, ни досады. — Теперь, если не возражаете, я хотел бы задать вам некоторые вопросы.

— Ради Бога, — сказал гомункул. (Спокойно, это только лексикон, твой же собственный лексикон...) — Однако, разрешите, сперва спрошу я.

— Да, пожалуйста.

— Что вы намереваетесь со мной делать?

— Помочь вам, — сказал Владимир Данилович как мог доверительнее. — Можете быть уверены, у меня и в мыслях нет причинить вам зло.

— Приятно слышать. И на какого рода помощь я мог бы рассчитывать?

— М-м. Если бы я знал, в чем вы нуждаетесь, я бы ответил точнее. — Вот здесь, оказывается, и пролегала грань, за которой удивление иссякает.

— Ага. Если бы я сам это знал... — Слушая этот знакомый и незнакомый голосок, трудно было отвязаться от ощущения, что где-то тут спрятан плеер, в котором крутится некая давно забытая запись, и если как следует напрячься, можно вспомнить, когда же и по какому поводу я это говорил. — В любом случае, я полагаю, ваше утверждение соответствует истине, и я очень этому рад. Я понял со слов студентов, что вы отнесетесь ко мне скорее отрицательно.

— Вот оно что... И что же они вам говорили?

— Да, собственно, мне — почти ничего. Мало существенного. После моего появления они с нетерпением ожидали вашего. Извините за каламбур.

— Ага. — Викторов мысленно чертыхнулся: «агакали» они с гомункулом ну совершенно одинаково. Хоть бы он не обиделся, как тот заика в анекдоте — на другого заику. «Почему вы ему не отвечали? — Б-б-боялся получить в м-м-морду». Тот, кто знает, что такое каламбур, чего доброго, умеет и обижаться на передразнивание... — Ну что же, могу вам сказать совершенно точно, что у этих молодых людей гораздо больше причин опасаться моего неудовольствия, чем у вас. У них неприятности будут, это непременно, а вас я постараюсь от неприятностей оградить.

— Из чего следует, что неприятности грозят и мне?

— Ну, это необязательно.

— Хорошо, допустим. Но все-таки я хотел бы уяснить, каково мое положение. Я слышал, что вы им говорили, но не все понял. Эксперимент был незаконным?

— Сейчас мы с вами вместе во всем разберемся. — Владимир Данилович успокаивающе выставил ладонь. — Разговор будет долгий, и мне надо принять меры, вы не возражаете?

Гомункул не возражал. Викторов запустил почтовую программу, вызвал стандартную форму заявления о сверхурочной работе, проставил число и часы и отправил по внутренней сети. Затем набрал домашний номер. Ура, автоответчик: Маша и внуки еще не пришли. «Милые, это я. Подвалила срочная работа, ужинайте без меня. Буду, по-видимому, очень поздно. Всех целую». Вот так. Не лежала у него душа ни с кем разговаривать. Даже не то чтобы не хотелось врать — не хотелось нарушать чувство ирреальности происходящего, которое все же давало шанс на пробуждение.

Но нет, кошмар продолжался, и предстояла кропотливая, длительная, не до конца еще спланированная работа. Он взял яблоко из корзины с крысиным провиантом (сам всегда ругал за это девчонок, но есть хотелось, а идти в другой корпус, в единственный буфет, работающий вечером, — нет), обтер платком, надкусил... и снова поймал взгляд зигонта. Ну да, скотина я, он ведь еще голоднее меня. И тоже должен любить яблоки.

— Э-э... Дать вам кусочек?

— Дайте.

Скальпель был на Валином столе в стаканчике с фломастерами. Ломтик вялого зимнего яблока гомункул взял двумя руками, как кусок арбуза, и вгрызся в середину. Яблоко ему понравилось.

К одиннадцати часам Владимир Данилович узнал даже больше, чем рассчитывал. Безумец Шуа был прав и не прав. Эмбриогенная копия профессора Викторова ни в каком случае не могла бы уподобиться оригиналу. Невообразимо сложная глыба индивидуального жизненного опыта — факты, хранящиеся в памяти, логические ходы, подсказки интуиции, сигналы органов чувств и сами ассоциативные цепочки, связывающие все это многомерной сетью... такую конструкцию нельзя воспроизвести, разве что программер сравнился бы по всеведению и могуществу сами понимаете с кем. Но если возможности ограничены, и если программер знает о своем объекте только то, что студент может знать о нелюбимом профессоре, и намеревается создать не портрет, а карикатуру, о каком тождестве можно говорить?!

Для такой цели сгодился бы и мозг поменьше. Отделы мозга в основном программировались «по умолчанию» — примерно так, как это делается для крысы, которой предстоит начать свое существование с пробежки по лабиринту. Если говорить о коре, программировался зрительный анализатор, слуховая зона, речевые центры, а также области, соответствующие конечностям. Гомункул ориентировался в окружающей среде много лучше, чем новорожденный, понимал обращенную к нему речь, умел говорить и ходить и делал некоторые характерные жесты. Рефлексы соответствовали нормам. С другой стороны, некоторые элементарные действия гомункулу не давались. Так, не мог он бегать, прыгать, садиться без поддержки. Грифелек от стеклографа был ему по руке, но писать он не умел совершенно: с трудом, как трехлетний малыш, рисовал уродливые печатные буквы. Читал, однако, свободно.

Из комментариев к программе Викторов понял, что маленький мозг обрабатывал информацию каким-то хитрым способом, похожим на тот, который присущ и нормальному мозгу, хоть человеческому, хоть крысиному: осуществлял простые логические операции и в то же время обладал способностью к многоканальной обработке данных. Сложнее было с тем, откуда бралось впечатление разумности. Речевые навыки ему пробивали графическими (буквенными) и акустическими сигналами. На взгляд Викторова, было неочевидно, что после тупой загрузки мегабайтами текстов зигонт должен получиться говорящим и воспринимающим речь, — скорее нет, чем да. Но то ли студенты имели какие-то сведения, которых не было у него, то ли втупую положились на фортуну и на Шуа. В некоторых случаях реакции зигонта были как будто бы логичны, в других — запускались ключевыми словами: так, любой вопрос экзаменационного билета вызывал соответствующий фрагмент лекции. Ничего не скажешь, колоссальную работу проделала мадемуазель Фролова. Это бы усердие да в мирных целях.

Тестировать интеллект было трудно: задачи в большинстве классических предполагают присутствие у субъекта жизненного опыта. Но кое-какие тесты, которые Викторов наскоро отыскал в Интернете, все же работали и в данном сложном случае, и результаты они давали скорее неутешительные. В том смысле, что гомункул, хоть и не дотягивал до школьника младших классов, но без труда обгонял шимпанзе и умственно отсталых малышей. Все более походило на то, что двое сопляков создали человека. Неизлечимо больного человека, если называть вещи своими именами. Впрочем, миниатюрный В.Д. на память не жаловался. Был обучаем. Оно и к худшему.