Хроники Дюны - Фрэнк Херберт

И добра и зла, и Бога и Дьявола.

— Что, если Досточтимые Матроны сами спасаются от кого-то бегством? — спросила Одраде. — Это интересная возможность?

— Эти спекуляции абсолютно бесплодны, — пробурчала Беллонда. — Мы даже не знаем, куда приводит нас свернутое пространство — к одной вселенной или многим, или в бесконечное множество расширяющихся и спадающихся пузырьков.

— Понимал ли Тиран это лучше, чем мы? — снова заговорила Тамалейн.

Они молчали, пока Одраде смотрела, как пять старших послушниц и проктор изучают проекции местных запасов меланжи. Кристалл, содержащий информацию, плясал в луче проектора, словно мячик на струях мощного фонтана. Одраде прочитала информацию и отвернулась от сцены, нахмурившись. Там и Белл не видели выражения ее лица. Нам следует ограничить доступ к данным о меланжи. Это слишком подавляюще действует на моральный климат в Общине.

Администрация! Все нити сходились к Верховной Матери. Если постоянно поручать дела одним и тем же людям, то неизбежно скатишься в болото бюрократии.

Одраде знала, что слишком сильно зависит от своего понимания науки управления и администрирования. Систему часто ревизовали и пересматривали, прибегая к автоматическим решениям в самых крайних и редких случаях. «Это машинерия». Так презрительно они именовали инженерные решения, касающиеся устройства внутренней жизни и ее обеспечения. К тому времени, как Сестры становились Преподобными Матерями, они привыкали пользоваться этой машинерией без раздумий, совершенно автоматически. Но в этом была главная опасность. Одраде всегда настаивала на небольших, но постоянных изменениях, которые вносили мелкие коррективы в повседневную активность Ордена. Усреднение! Не должно быть никаких абсолютных паттернов, которые легко могли бы вычислить чужаки. Один человек не может заметить медленно происходящие изменения, на это ему не хватит жизни. Разница в устройстве выявляется только на протяжении длительных периодов наблюдения.

Свита Одраде спустилась на первый уровень и вышла на главную аллею Централа. Сестры называли его «Путем». Во время тренировок бегающие здесь Сестры в шутку именовали эту аллею «Дорогой Бене Гессерит».

Путь вел от подножия башни Одраде до пригородных районов — прямой, как луч лазерного ружья. По обочинам стояли двенадцать кварталов высоких и низких строений. Низкие строения были практически одинаковы. Главное заключалось в том, что они строились на таком прочном фундаменте, что при необходимости их можно было без опаски надстроить.

Одраде махнула рукой, и возле них остановился маленький вагончик, куда они и вошли, чтобы спокойно побеседовать. Вид Пути был необыкновенно притягательным, подумала Одраде. Высокие здания с вытянутыми прямоугольными окнами обрамляли «Пути» Бене Гессерит на бесчисленном множестве планет с незапамятных времен. На этих зданиях вили гнезда птицы, и какая радость была видеть на фоне стен красноватые силуэты перелетающих с места на место чижей и иволг.

Не слишком ли опасно для нас постоянно придерживаться одного и того же рисунка поселений?

Одраде вывела всех из вагончика на Пьяной Тропке, думая о том, как в этих названиях проявляется юмор Бене Гессерит. Уличный фольклор. Пьяная Тропка возникла потому, что фундамент одного из домов осел и дорожка тоже просела, приняв какой-то действительно пьяный вид. Так и одна из Преподобных Матерей отступила от общей линии.

Как и Верховная Мать. Только они еще не знают об этом.

Как только они вступили на Башенную Дорогу, раздался зуммер ушного микрофона Одраде.

— Верховная Мать? — Это была Стрегги. Не останавливаясь, Одраде включила сигнал, что она на линии связи. — Вы просили доложить о Мурбелле. Доктор Сукк говорит, что она вполне готова к переводу в назначенный для нее класс.

— Вот и переводите, — приказала Одраде, продолжая идти по Башенной Дороге, застроенной одноэтажными домами.

Одраде взглянула на обе стороны улицы, застроенной низенькими домами. Два из них только что надстроили. Кто знает, может быть, со временем эта улица действительно станет Башенным Проездом, и шутка утратит свой смысл.

Многие спорили о том, что наименования делаются просто ради удобства, и, возможно, Сестры правильно воспримут новую идею Одраде.

Она резко остановилась и обернулась к своим спутницам.

— Что вы скажете, если я предложу именовать улицы и площади в память ушедших от нас Сестер?

— Из тебя сегодня так и прет всякая чушь! — взорвалась Беллонда.

— Они никуда не ушли от нас, — добавила Тамалейн.

Одраде снова двинулась вперед. Она ожидала такой реакции. Мысли Беллонды по этому поводу были совершенно прозрачны. Мы несем память об «ушедших» в своей Другой Памяти!

Одраде не хотела спорить с ними здесь, на открытом месте, но считала, что ее мысль заслуживает внимания. Некоторые Сестры умерли, не успев передать свою память. Главные линии памяти имели дубликаты, но нить терялась, а это уничтожало преемственность. Так умерла Швандью с Гамму, убитая Досточтимыми Матронами. Сколько было хорошего в ее памяти… и сколько сложностей. Трудно сказать, что было более поучительным — ее успехи или ошибки.

Беллонда ускорила шаг и поравнялась с Одраде.

— Я хочу поговорить об Айдахо. Он ментат, да, но у него множественная память. Это в высшей степени опасно!

Они прошли мимо морга, откуда даже на улицу просачивался резкий запах антисептиков. Сводчатая дверь была открыта.

— Кто умер? — спросила Одраде, игнорируя нетерпение Беллонды.

— Проктор из четвертой секции и мужчина-садовник, — ответила Тамалейн. Эта женщина всегда все знала.

Беллонда пришла в ярость от такого пренебрежения и не стала этого скрывать.

— Вы обе можете меня послушать? Это очень важный пункт?

— Какой пункт? — мягко и вкрадчиво спросила Одраде.

Они вышли на южную террасу и встали у каменного парапета, откуда были хорошо видны плантации — виноградники и сады. В утреннем воздухе висела пыльная пелена, так непохожая на водяной туман.

— Вы знаете, в чем он заключается! — не унималась Беллонда.

Облокотившись на камни, Одраде всматривалась в пейзаж. Перила были холодны. Этот туман имеет очень своеобразный вид, подумала она. Лучи солнца преломлялись, проходя сквозь висевшую на горизонте пыль, придавая картине необычайную резкость и яркость. Пыль поглощала свет иначе, чем вода. Ореол был плотнее. Пыль и песок, как и вода, проникали в каждую трещинку, но скрип и потрескивание песка выдавали разницу. То же самое можно сказать и о Беллонде — она скрипит, словно старый несмазанный механизм.

— Это свет Пустыни, — сказала Одраде, указывая рукой в сторону горизонта.

— Перестань уклоняться от ответа, — зло произнесла Беллонда.

Одраде предпочла не отвечать. Туманный свет — это классическая вещь, но он не придает уверенности, как свет туманного утра на полотнах старых живописцев.

Тамалейн тоже подошла к Одраде.

— Этот свет своеобразен, но не менее прекрасен от этого, — отчужденный тон сказал Одраде, что в Тамалейн сейчас тоже бушуют