Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

В воскресенье 22 июня мы собирались отправиться в шлюпке на городской пляж…»

С корабля, но не на бал…

Старший механик «Хасана» А. Устинов:

«22 июня 1941 года в 6 часов утра ко мне зашли соседи — капитан сошвартованного борт о борт с нашим пароходом «Эльтон» И. Филиппов и старший штурман Ю. Климченко. Они тайком от немецких патрулей пролезли через леера и оказались в кормовой надстройке, где расположена моя каюта. Оба очень встревожены — только что подслушали немецкое радио: Гитлер в своей речи обвиняет СССР в вероломстве и всячески угрожает. Я пригласил их пройти к нашему капитану — Балицкому. Но едва мы вышли на шлюпочную палубу, как патруль, шедший по причалу, потребовал, чтобы «эльтонцы» вернулись на свой пароход. Я же позвонил Балицкому в каюту…

Вскоре там состоялся «совет в Филях». Мы — первый помощник Гребенин, старший штурман Никитин и я получили распоряжение сжечь все секретные документы вместе с уставом ВМФ. «Секреты» жгли в гальюне, а стенгазеты, папки с протоколами всевозможных собраний — бросили в топку судового котла. Едва я швырнул последнюю охапку в пламя, как по решетчатым трапам машинного отделения загрохотали кованные сапоги. Это ворвались военные моряки, привлеченные бумажным пеплом, летящим из трубы…

Капитан «Хасана» X. Балицкий:

«Едва я очистил свой сейф от «секретов», как ко мне постучался судовой радист Е. Рудаков:

— Товарищ капитан, я могу проникнуть в опечатанную радиорубку через запасную дверь и дать радио в Ленинград о нашем положении…

Я не успел ему ответить: в каюту ввалился немецкий солдат и потребовал, чтобы я вышел на палубу к его офицеру. Пришлось стать в позу:

— Здесь я капитан, и если офицер хочет меня видеть, пусть сам поднимется сюда! Тогда вошли еще двое солдат и под дулами автоматов вывели меня к офицеру. Тот потребовал, чтобы я спустил флаг. Я заявил, что это насилие и никто из моих моряков не станет этого делать. Немцы сами спустили наш флаг. Мы стояли, стиснув зубы. У нас не было сил противостоять им…

Моторист Л. Мартюков: «…Нас сгоняли с нашего «Волголеса» под рычащие крики «Раус унд раус!» На причале уже стояли крытые тюремные грузовики. А наш капитан Л. Новодворский подошел к гестаповскому офицеру, руководившему захватом теплохода и, как ни в чем не бывало, предложил:

— Господин офицер, у нас готов обед, разрешите команде принять пищу!

— Что-оо?! — Взъярился гестаповец. — Вас покормят там, куда привезут!

А привезли нас в штаттинскую тюрьму. С корабля да не на бал… Тюрьма особого разряда. В ней содержались пленные польские, французские, датские генералы и старшие офицеры. Нас поместили в общую камеру с зарешеченный стеной. Сникли было духом, да наш кок Миша Мудров умудрился прихватить с собой гитару. Ударил по струнам: «Эх, Андрюша, нам ли жить в печали!» А потом привезли ужин на дребезжащей тележке. Выдали по миске «зупе» — мучной баланды да по 150–200 граммов эрзац-хлеба… Эх, не раз мы еще вспоминали тот обед, который остался на родном «Эльтоне». Неужто, немцы слопали?»

Старший механик т/х «Хасан» А. Устинов:

«Экипажи всех захваченных судов — а это 250–270 человек — разместили в бараках лагеря Бланкенфельд. Сюда же вскоре доставили и большую группу евреев — владельцев меховых магазинов и фабрик. Почему-то у них были просроченные советские паспорта и еще какие-то беженские, вроде нансеновских.

Мы жили общей надеждой на то, что нас рано или поздно обменяют на немецких моряков, интернированных в СССР. (Их было гораздо меньше, чем советских в Германии. Только благодаря гражданскому мужеству начальника Рижского порта, запретившего немецким судам покидать Ригу 21 июня 1941 года, несколько экипажей попали в руки советских властей. — Н. Ч.) И вскоре — в начале августа первого года войны — 60 моряков, прибывших в Штеттин для приемки шаланд землечерпального каравана, были погружены в автофургоны и отправлены к болгаро-турецкой границе на обмен. С нетерпением ждали и мы своего часа. Но вместо нас отправили торговцев пушниной. Потом, уже на родине, выяснилось, что сработали большие деньги — дали кому надо и их приняли как моряков. А нас повезли вглубь Германии — в Баварию».

Красный хлеб

В маленький баварский городок Вайсенбург осенью 41-го года доставили шесть экипажей с интернированных советских судов «Хасан», «Волгалес», «Днестр», «Магнитогорск», «Эльтон» и «Каганович». Их разместили в старинном замке Вюрцбург, расположенном на вершине горы. Он и сейчас там стоит, привлекая внимания туристов: высокие башни, отвесные стены, глубокие рвы, подъемный мост… Но интернированным морякам было не до экзотики. Из всех смертных моряки, привыкшие к постоянному движению, и необозримому пространству морей, хуже всего переносят заключение в камерах.

Капитан т/х «Хасан» X. Балицкий:

«На этой почве у некоторых из нас стали проявляться своеобразные «заскоки». Одни совершенно по-детски мечтали: «Эх, была бы у меня шапка-невидимка да ковер-самолет!» Другие всерьез обсуждали побег с помощью воздушного шара…. Впрочем, вызревали и более серьезные проекты. Но об этом чуть позже».

Морально-психологические тяготы усугублялись муками голода. Кормили с расчетом на то, чтобы довести людей до животного состояния, когда за корку хлеба и лишнюю миску баланды человек пойдет на что угодно.

Старший механик т/х «Хасан» А. Устинов:

«Всю жизнь знал, что есть два вида хлеба — черный и белый. В Вюрцбурге мы все открыли для себя красный хлеб — он был испечен из свекольного жмыха. Очень скоро мы все превратились в жалких доходяг.

По международным законам интернированные граждане не должны привлекаться к принудительным работам. Совет капитанов сразу же заявил администрации тюрьмы: работать на фашистскую Германию не будем. Немцы, стараясь выдержать букву закона, стали принуждать нас к работам голодомором. Мы ели любую траву, почки с деревьев, кору… Появились первые покойники. Тогда пошли на компромисс: пойдем на работы, которые не носят прямого военного характера. Так нас стали водить вниз — в город, на лесопилку. Там мы сколачивали ящики для снарядов. Потом нас привлекли к изготовлению знаков различия — погон, эмблем, нашивок. Нет худа без добра. Наш радист, Женя Рудаков смотал из нитей металлической канители несколько индукционных катушек и смастерил примитивный детекторный приемник. Тайком пронесли его в замок. Теперь мы могли слушать берлинское радио. Среди нас были моряки, которые знали немецкий. По подтексту сообщений Геббельса угадывали истинное положение на фронтах. А потом стали принимать и сводки Информбюро из Москвы. Распространяли новости в экипажах. Самое главное — наш Ленинград, где жили наши семьи, вовсе на захвачен, как нам тут внушали. Он держится! Держались и мы…»