Совьетика - Ирина Маленко

Омайра стала моим самым большим другом на Кюрасао. Ей можно было доверить все – даже массирование больной спины собственного мужа. Она была очень веселая, почти бесшабашная женщина – и тем не менее чем-то глубоко трагичная. Совершенно не похожая на остальных своих трех сестер.

– Я такая потому, что я выросла не дома, а в больнице,- рассказала она, – Я все детство провела в больнице с больной печенью. Мои сестры все помешаны на деньгах и вещах, а я плевать на них хотела.

У Сомайры был единственный сын, которого она очень любила – мальчик лет 12. Но рос он не с ней, а в Голландии у одной из ее сестер: потому что Сомайра не смогла бы на свою зарплату продавщицы его прокормить. (Как тут не вспомнить советский фильм «Дамы приглашают кавалеров», в котором скромная продавщица галантерейного магазина срывается с места, выпрашивает у начальника отпуск и отправляется с бухты-барахты безо всяких финансовых проблем на курорт? А ведь этот фильм был не сказкой, а вполне обычной для нас реальностью!). Сомайра откладывала деньги ему на пару модных кроссовок – и мечтала о том дне, когда он наконец приедет домой на каникулы…

И еще у нее была одна тайна, которую она сама мне рассказала: за несколько лет до этого она пыталась покончить жизнь самоубийством, наглоталась снотворного, но успела об этом проговориться. И родные всю ночь не давали ей заснуть, обливали ее холодной водой и заставляли ее ходить по комнате. А когда она оклемалась, отправили ее пожить у Май – подальше от собственных родственников.

Когда я вспоминаю, что день рождения у Омайры – в один день с моей Лизой, становится очень не по себе… Нехорошо быть такой суеверной, но я ничего не могу с этим поделать.

Виллемстад был такой же двуслойный, как веселая на поверхности жизнь Омайры. За парадными улицами, тщательно выскребаемыми каждое утро в ожидании опустошения туристских кошельков, скрывался совсем другой город: полуразвалившихся старых домов и нищеты. Настоящей нищеты, которой я, еще тогда незнакомая с грядущими «достижениями» в этой области ельцинской России, никогда в жизни своей вот так, напрямую, в глаза не видала.

Здесь бедствовали не только безработные – были и люди, которые, как Омайра, работали, но не могли себе позволить снова подключить отключенное дома за неуплату электричество – потому что все деньги сверх отведенных на еду у них уходили на бензин, необходимый для того, чтобы до своей работы каждый день добираться. Естественно, у таких людей не было возможности пользоваться холодильником, и из-за этого продукты питания, которые каждый день нужно было покупать поэтому свежими, обходились им еще дороже… Получался замкнутый круг.

Кто мог, бежал от нищеты в Голландию. Или хотя бы стремился вывезти туда своих детей, отдавая их уже живущим в Голландии родственникам – разбивая помимо своей воли семьи и человеческие сердца. Послушать голландцев – так можно подумать, что антильцы эмигрируют в Голландию от какой-то избалованности или лени. Их бы самих хоть на время в шкуру последних – посмотрю, какую бы песенку они тогда запели!

Остров был полон недостроенных домов: люди начинали их строить, чтобы «застолбить» за собой участок (он считался официально занятым только если на нем стояло жилье), но на то, чтобы строительство закончить, не было денег, и поэтому тут и там из зарослей колючек торчали заброшенные фундаменты и стены…

Были и такие, кто никуда не мог себе позволить уехать. Они жили на окраинах острова в деревянных продуваемых ветром хибарках, которые я видела только в документальных фильмах о Ямайке. Мимо этих хибарок иногда со свистом проезжали роскошные «мерседесы» местных политиков, с иголочки одетых по европейской моде. Голландские политики, так любящие говорить об Антилах «met hun vingertje klaar» , там вообще никогда не появлялись.

…Но были и такие, кому даже Кюрасао казался раем на земле: люди, в чьих собственных странах жизнь была еще невыносимее. Кюрасао с каждым годом все больше и больше наводняют колумбийцы, гаитяне, ямайцы и доминиканцы.Да, те самые зачастую неграмотные ямайцы, которые с пеной у рта кричат, что «не хотят жить при диктатуре, как на Кубе»!…

Помню, с каким удивлением Сонни и я обнаружили для себя во время нашего визита в бар на вершине горы в Виллемстаде, что наша Кармела-то, оказывается, клеится к дяде Томасу – несмотря на всю его занудную сущность. Они так чувствительно танцевали вместе сальсу, что мы оба тут же поняли, к чему идет дело. Через некоторое время дядя Томас купил для нее учебник голландского языка….

Вскоре я поближе познакомилась еще с одним из таких бедолаг. Это был Жан – маленький, худенький, вечно босой и очень черный по сравнению с жителями Кюрасао гаитянин, с которым я познакомилась в саду у дяди Патрика. Жан работал у него садовником.

Вообще-то его звали вовсе не Жан, но его настоящего имени никто не знал. Просто на Кюрасао многие называли так всех гаитян – по первому попавшемуся французскому имени, которое они знали. Все равно как всех наших девушек за рубежом зачастую именуют «Наташами»…

К гаитянам здесь относились свысока. Точно так же, как и к колумбийцам, и к доминиканским женщинам. Ирония ситуации в том, что сами антильцы являются точно такими же экономическими беженцами в Нидерландах, как гаитяне и доминиканцы – на их острове. С той единственной разницей, что голландцы пока не нашли ещё способа лишить их нидерландского гражданства и ввести для них въездные визы, сохранив при этом власть над их островами, – хоть и давно мечтают об этом.

Мы подружились с Жаном, – возможно, потому, что я была единственной из всех окружающих, кто не смотрел на него, как на безмолвную прислугу, а действительно интересовался, чем он живет, его родным островом – первой независимой страной западного полушария (мы ещё в школе учили о восстании Туссен-Лувертюра!).

Жан немного говорил по-голландски, потому что до Антил он жил и работал в Суринаме, где осталась его любимая девушка, тамошняя китаянка. Она иногда присылала ему кассеты с записью своего голоса, на которых она тоненько пела грустные, протяжные, непонятные мне песни, а Жан слушал их (я давала ему тайком от дяди Патрика магнитофон) со слезами на своих больших карих глазах…

Мы общались на смеси голландского и французского. Он рассказывал мне о том, как любили они с друзьями ездить на лодке вокруг родного острова. Правда, при этом они рисковали жизнями, потому что никто из них не умел плавать. Я не понимала, как это можно жить на море и не уметь плавать, но, оказывается, можно… Иногда я тайком (чтобы не увидели Соннины родственники, которые полагали, что незачем так баловать слуг!) делилась с ним самым вкусным блюдом из местного китайского ресторана – «стеак Спаниш стыле», при воспоминании о котором у меня до сих пор текут слюнки.

Я хотела забрать его к нам домой, когда мы с Сонни насовсем переедем на Кюрасао, – потому что дядя Патрик обращался с ним далеко не лучшим образом. «Слуг нельзя баловать. А то они на шею сядут!»- поучал меня Сонни….

– Тебе хорошо! Ты такую хорошую работу можешь здесь найти!- уверял меня Жан.

Хорошую работу? Я? На Кюрасао? Это какую же?

– Тебя с твоими языками в любое казино возьмут!- уже не скрывая легкой зависти, пояснил он.

И это – хорошая работа?!…

Жан не знал, откуда я родом. Он был неграмотным. Я попыталась показать ему свою страну на карте, но это ни о чем ему не говорило. Я попыталась объяснить словами.

– Советский Союз. L'Union Sovietique. Sovjet Unie. Россия, Russie, Rusland?

Он только застенчиво улыбался и пожимал плечами. Я совсем отчаялась – ну, как ему объяснить?

– Коммунисты, – сказала я. При этом слове он оживился. Он его знал.

– Коммунисты – это плохо. Ils sont tres mauvais,- убежденно сказал Жан, никогда не видевший нашей страны и даже не знавший, как она называется и где она находится.

– Est-ce que tu veux dire que je suis mauvaise?- По-твоему, я плохая? – спросила я его напрямик.

– Нет, ты добрая. Ты хорошая. Таких, как ты, здесь больше нет. А вот коммунисты – плохие, -повторил он.

– Ну так вот, Жан, я – коммунист. Задумайся над этим, пожалуйста!

Он выглядел очень удивленным и обещал задуматься. Когда я познакомилась c Жаном, жизнь на Кюрасао не была такой безрадостной и бесперспективной, как сегодня. Тогда там еще вполне можно было жить. Но МВФ и Всемирный Банк добрались и туда и зажали этот прекрасный остров в такие тиски, что сейчас каждый 8-ой его житель подумывает об эмиграции. Туда, где он тоже станет всего лишь «Жаном». Туда, где с ним будут обращаться так, как обращался с Жаном дядя Патрик…

… По ночам Виллемстад наводняли чоллеры .В то время, много лет назад, они не были агрессивными. Они только искали возможности заработать на кусок хлеба. У меня сердце кровью обливалось, когда Сонни вывозил меня вечером в город на дядиной машине, и не успевали мы выйти из нее, как откуда-то из темноты появлялись несколько человек с заготовленными уже ведрами и тряпками, которые наперебой просили нас дать им помыть нашу машину. Сонни величаво разрешал это кому-нибудь из них, но мне было жалко всех. Я привезла с собой на Кюрасао 900 гульденов на 3 месяца и готова была раздать их все.