Анахрон. Книга первая - Елена Хаецкая

— Ты меня совсем уж за монстра держишь. Только я тебя вычислила еще по дороге к твоим. У нас эту «Валькирию» всем отделом читали. Даже я обревелась, если тебе от этого легче. Так что два плюс два сложила. В ЛИТМО этому, слава Богу, учат. В следующий раз придумай что-нибудь поумнее. Привет старине Хальвдану.

И положила трубку.

Некоторое время Сигизмунд, как последний Ромео под балконом, топтался под девкиной дверью и взывал безнадежно:

— Лантхильд… а Лантхильд…

Та молчала.

— Гюльчатай, — взорвался Сигизмунд, — открой личико! Тьфу, дура!

Плюнул. Да пропади девка пропадом со своим юродством! И ушел на кухню есть пирожки. Верный кобель побежал следом.

Пока жрал пирожки, Лантхильда выбралась из комнаты. Осторожно прокралась в места общественного пользования. Долго лила воду в ванной. Потом, так же тихонечко, отправилась было к себе.

Сигизмунд окликнул ее:

— Ну что, так и будем дальше дуться?

Она приостановилась. Поглядела на него издалека. Очень проникновенно сказала:

— Сигисмундс. Хири аф. Надо…

И прошествовала в «светелку».

— Надо так надо, — проворчал Сигизмунд. И съел последний пирожок.

Загадка девкиного затворничества разрешилась наутро. При активном содействии всегда готового к паскудствам кобеля.

Сигизмунд сидел на кухне. Пил кофе, курил. Угрюмо слушал радио. Перед Новым Годом все как с ума посходили: взрывались, шли под откос и бастовали. Чеченцы схитили еще одного попа, даже муфтия ихнего проняло — возмутился. Обещал попробовать найти попа… Патриарх назвал это кощунством, а правительство — политической провокацией. Мимолетно пожалев попа, Сигизмунд окунулся в море спортивных новостей, которые всю жизнь считал бесполезным хламом. За что был осуждаем отцом. Выключил радио.

И тут на кухню с рычанием примчался кобель. Он тащил в зубах что-то длинное, на первый взгляд — носок. Путался передними лапами в своей ноше. Ярился заранее. Подкинул в воздух, поймал, встряхнул, держа в зубах, будто крысу, которой хотел переломить хребет. Еще раз подкинул, но ловить не стал

— дал упасть на пол. Грянулся об пол всем телом и, извиваясь, принялся валяться. Рычал, подергивал задранными вверх лапами, вилял хвостом.

— Та-ак, — строго сказал Сигизмунд.

Пес, лежа на спине, на мгновение замер. Покосил глазом. И возобновил рычание и извивы.

— Дай сюда!

Сигизмунд вытащил тряпку из-под пса.

— Тьфу ты, зараза!..

Брезгливо бросил в мусорное ведро. Тряпка была в крови.

Пошел, вымыл руки. Пес, как-то особенно похотливо разинув пасть, осклабился.

Стоп. Кровь. Откуда кровь? Девка там что, себе вены вскрывает?

Сигизмунд подлетел к двери, распахнул ее и заорал:

— Лантхильд!

Та мирно спала. Со сна вскинулась, испугалась. Потом осердилась, замахала руками, чтобы он уходил.

— Хири ут! Хири ут, Сигисмундс!

Дожили. В собственном доме гоняют.

Он вышел, прикрыл дверь. Нет, вроде, Лантхильда в порядке. А кровь?

…Господи, идиот! Откуда у девушки кровь. Ясно, откуда. Оттуда.

Так вот почему она из комнаты не выходит. И гонит его к чертям. «Валькирия», блин. Там эта девица, как ее звали, тоже… с лавки не слезала, землю осквернить боялась.

Господи, это ж какой дремучей-то надо быть! Вон, по ого каждый день, на выбор… И танцуй себе, и аэробикой занимайся, и с подружкой в мини-юбке катайся…

На Сигизмунда вдруг, как сквозняком, потянуло чем-то первобытным. И жутким. Может, они там до сих пор человеческие жертвы приносят деревянным богам? Или первенцев живьем хоронят? Надо бы все-таки Лантхильду расспросить хорошенько. Откуда она такая взялась?

В самом деле. Все предшествующие версии отпали сами собой. Не годятся. А новых он не породил. Нагородил кучу вранья, сам в это вранье поверил…

Может, выставить ее все-таки? Или сдать… куда-нибудь. Пускай менты голову ломают. Она у них не только для ношения фуражки.

С другой стороны, Сигизмунд понимал: этот-то сквознячок, что от девки тянул, его и завораживает. Тихая эта жуть — просто не оторваться. Похлеще аськиных закидонов. Ух, похлеще!

Сигизмунда разбудил телефон. Звонила мать.

— Гоша? Ты спишь?

— Уже нет, — сонно сказал Сигизмунд.

— Я тебя разбудила?

— Да нет же, говорю, что нет, — легко раздражился со сна Сигизмунд.

— А, ну хорошо. Как вчера доехали?

— Нормально.

— Мы волновались, гололед такой…

— Да нет, мам, это не гололед. Гололед другой.

— Как Ярик? Устал? Конечно, столько впечатлений… — закудахтала мать.

— Да, спал всю дорогу, — ответил Сигизмунд. И неожиданно для себя спросил:

— Мам, а чего вам с отцом взбрело меня Сигизмундом называть?

— Почему ты спрашиваешь? — разволновалась мать. — Разве ты не знаешь, что Сигизмунд Казимирович, твой дед… Кавалер Ордена Боевого Красного Знамени… Когда его хоронили, этот орден несли за гробом на подушечке… В те годы просто так не давали…

— Да знаю, знаю, — сказал Сигизмунд. Эта семейная легенда была ему известна. Другое дело, что с Сигизмундом Казимировичем была связана некая мутная история. Например, портрет геройского деда появился на стене только в 1957 году. Мать носила фотографию с удостоверения, чтобы увеличили. Фотограф отскребывал следы печати с уголка. Других портретов деда в доме не было. Куда-то делись. Исчез он и с семейных снимков, кое-где порезанных ножницами.

Сигизмунд помнил, как хоронили деда. В дом набилось множество незнакомых людей, каких-то старцев — как казалось девятилетнему мальчику — все как один в тяжелых темных пальто и шапках пирожком. Велись чугунные разговоры. Чай подавали в стаканах с подстаканниками, как в купе.

Была зима, гроб с телом деда несли торжественно, с удовольствием, через все Волковское кладбище. Проплывали черные деревья. Действительно был орден на подушечке. И самое главное — играл оркестр. Шопен. Прежде такое случалось, позже, сколько Сигизмунд ни бывал на похоронах, — ни разу. Поэтому у Сигизмунда сложилось впечатление, будто дед был последним, кого хоронили с оркестром.

И еще одно вдруг вспомнилось: когда дед умер, мать — единственный раз на памяти Сигизмунда — ходила в костел.

…А мать вдруг не на шутку разволновалась: с чего это вдруг сын крамольного деда вспомянул. На самом деле, подозревал Сигизмунд, мать так до сих пор и не поверила в то, что коммунисты не вернутся и не расстреляют всех тех, кто их хулил. Говорила, что нарочно дали свободу слова: пусть, мол, покричат, обнаружат себя, проявятся как следует, а потом их… и того!.. Так что, Гошка, ты осторожнее…

— А что, плохое имя — Сигизмунд? Вспомни лучше, как вы Ярика регистрировали!

…Да, история с регистрацией Ярополка была не из славных. Сигизмунд тогда работал днем и ночью, ковал «Морену» — пока что в виде ларьков да этикеточного издательства. Наталья почти сразу выскочила на работу — помогать муженьку строить светлое капиталистическое будущее. Мать Натальи вышла на пенсию и рьяно взялась помогать молодым. Лучше бы она этого не делала… В результате нести документы в загс и регистрировать сына было поручено теще.

Имя подбирали долго, ссорились и спорили. Наталья хотела как-нибудь красиво

— Денис, Эдуард. Сигизмунд настаивал на продолжении польской линии — Казимир, Станислав. В результате сошлись на славянской версии — Ярослав.

Долго втолковывали бабушке: Ярослав. Бабушка записала на бумажку, взяла паспорта и пошла в загс. В загсе бабушку долго корили: почему, мол, мать не пришла. Потом нехотя взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния, нацелились авторучкой. Недовольно осведомились: как младенца назвать.

Деморализованная и забывшая дома очки бабушка с перепугу брякнула:

— Яро…полк!

Потом дивилась: ни до этого, ни после этого историей не интересовалась и жизнь Ярополка Окаянного не трогала ее ни в малейшей мере. Более того, не знала тещенька никакого Ярополка Окаянного. И вот — на тебе! — всплыло.

— Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать — и поменяет имя, — заискивающе говорила вечером теща кипящему от ярости зятю (Наталья давилась хохотом). — Говорят, можно менять и имя, и фамилию…

— И отчество, — гневался Сигизмунд.

Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей — и… Того гляди, вырастет — отчество сменит.

…Мать настаивала:

— Что ты вдруг про «Сигизмунда»-то заговорил, а?

— Да так… Дед приснился. Будто водку с ним пью, — сказал Сигизмунд первое, что пришло в голову.

Мать переполошилась. Велела в церковь сходить.

Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше:

— Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме, под Лугой, на даче, водку пьем…

— Ой, ой… — тихо всхлипывала на том конце провода мать — боялась.

— Ну вот, потом дед захотел курить, на крыльцо пошел. Я говорю: погоди, я с тобой. А он мне строго так: нет, мол, еще рано тебе со мной, Гошка. И канул.