Массовка - Владислав Выставной

Однако чем дальше наблюдал за Глистом, тем больше крепло его убеждение: этот мог.

Кто-то уже ворошил вещи Глиста. На пол посыпались бумажные фигурки. Артемий похолодел: те были в крови. Среди бумажек что-то сверкнуло.

Камешек в колечке. Надетом на тонкий девичий палец.

Упал и подпрыгнул, как мячик, человеческий глаз. Глист радостно воскликнул и бросился ловить убегающий упругий шарик. Схватив кошмарный предмет, заулыбался и принялся возиться с ним, сразу же забыв про то, что пойман с поличным.

– По-моему, тут все ясно, – угрюмо сказал Камин. – Кончайте его…

Урки тут же двинулись в центр круга. На их лицах заиграли неприятные ухмылки: видимо, предвкушали неплохое развлечение.

– Стойте!

Урки замерли и чуть расступились. В центр круга вышел Херувим. Тяжелым взглядом окинул Глиста, что продолжал развлекаться с глазом. Постоял, помолчал. И произнес, наконец:

– Только не здесь. Нельзя уподобляться темным силам…

Урки прекрасно ориентировались в темноте. Видно, этот путь им проделывать не в первой. Удивительно: если они так здорово знали устройство лагеря – неужто трудно было найти какую-то лазейку вовне? Взять, к примеру, ту же трубу…

Нет, им здесь определенно нравится. Как и та роль, которую они охотно играют. Ведь массовка сама распределила роли – без помощи режиссеров и сценаристов. Каждый нашел себе образ по вкусу: кто сейчас разберет, где статист, где бывший актер, где растворившийся в общей массе постановщик…

Трое Достойных тащили связанного Глиста. Тот уже перестал сопротивляться и стал, впрямь, походить на извлеченного на свет дохлого червя. Было страшно и муторно. Артемий не понимал зачем Данила заставил его отправиться в эту карательную экспедицию. Херувим благосклонно отнесся к их присутствию. Тоже неизвестно, почему: может, считал, что таким образом привлечет на свою сторону Данилу и помирится с тем, кого по его милости чуть не отправили к предкам? Кто его знает… Артемий отказывался понимать этого неприятного человека.

Старательно обходили освещенные участки. Создавалось ощущение, что урки просто-напросто договорились с охраной, чтобы та погуляла покуда на другой стороне лагеря. Может, так оно и было. Во всяком случае, лай собак доносился с другого конца, и на пути не встретилось ни единой живой души.

Прокрались мимо ряда брошенной киносъемочной техники. Угловатые фургоны, грузовик с генератором, поникшая осветительная установка – все это забыто, брошено. Но заставило Артемия подумать о том, что живет-то он в обыкновенных декорациях. Так, во всяком случае, говорили те, кто был здесь с самого начала. Не очень-то верилось.

Подул легкий ветерок. Над головой с протяжным тоскливым скрипом повернулся кран. Там, наверху, полагалось быть кинокамере – чтобы, повинуясь воле оператора, выхватывать из этого мира самые невообразимые кадры. Но крепеж на конце стрелы пуст – кран напоминал руку нищего, тщетно вымаливающего подаяние…

Это кирпичное здание совсем не выглядело декорацией. Оно злобно пялилось пустыми глазницами двух узких, не застекленных окошек, распахнув черную пасть двери. Туда и затащили Глиста.

Когда все оказались внутри, дверь прикрыли. Кто-то чиркнул зажигалкой – и в руках Достойных разгорелись импровизированные факелы – палки, обмотанные кусками тряпок, пропитанные какой-то горючей, остро пахнущей дрянью.

Зал осветился бледным дрожащим светом. Статисты топтались, озираясь в некотором смятении. Глист слабо подергивался на полу. Издавать громкие звуки ему не давал полосатый лоскут, надежно стянувший рот. Он просто глухо мычал.

В крематории все предельно просто. Вход черед дверь, выход – через трубу. Простота эта сдавливала горло, мешая говорить.

Между «входом и выходом» – одна единственная печь, жерло которой прикрывает чугунная заслонка. И железные носилки на колесиках – четко вровень с дверцей топки.

Стало не по себе. Какие же это, к дьяволу, декорации?!

– К делу, – дрогнувшим голосом сказал Херувим. Наверное, и ему, взявшему на себя роль носителя духовной истины, было здесь неуютно.

– Как его?.. – спросил один из бритоголовых, неуверенно почесываясь. – Просто прирезать?

Глист отчаянно замычал и забился на бетонном полу. Глаза его округлились, наполнились ужасом – это было видно даже в скупом свете факелов.

– А, может, ну его? – неуверенно проговорил Артемий. – Не стоит его убивать…

Херувим метнул на Артемия ненавидящий взгляд.

– А что с ним тогда делать? – хмуро сказал один из бритоголовых, поигрывая заточкой. – Может, конфетку дать?

– Смотрите, что я нашел! – радостно скалясь, выкрикнул другой уркаган.

Он вынырнул из темноты, обнимая массивный инструмент с торчащей из корпуса рукояткой.

– Этой штукой дюбеля в стенку забивают, – пояснил он. – А-а?

Многозначительно кивнул на Глиста. Тот продолжал тихо выть и дергаться, правда уже менее активно.

– А не шумно будет? – засомневался кто-то.

– Не важно, – сказал Херувим. – Давайте, поднимайте его…

Со сдавленным смехом урки закинули приговоренного на носилки, подкатили к стене. Залезли и встали, неуверенно балансируя. Один из Достойных вызвался придерживать носилки.

Глиста поставили вертикально. Хоть тот и напоминал безвольную тряпку, ноги которой отказывались выполнять свою функцию, его прижали к стене.

Снизу подали аппарат для забивания дюбелей. Послышалось тихое журчание: текло из штанины Глиста. Урки принялись перешучиваться и возбужденно хихикать.

Артемий понял, что не вынесет предстоящего зрелища и сделал шаг вперед. Данила немедленно схватил его за шиворот и оттащил обратно.

– Не дергайся, дурень! – прошептал он в самое ухо. – И будь наготове…

Артемий ничего не понял. Он смотрел на происходящее, и чувствовал себя соучастником отвратительного преступления. Только страх и крепкая рука, ухватившая за робу, сдерживали от какого-нибудь необдуманного поступка…

Череда оглушительных хлопков. И полный боли придушенный вопль.

Урки попрыгали на пол. Удар ботинка выбил из-под ног Глиста носилки – те с жалобным скрипом откатились в сторону.

Артемия била дрожь. Он почувствовал, что вместе со всеми этими людьми проваливается в мрачную пропасть, где нет понятий о добре и зле, где место лишь боли и страданию.

Этот образ всегда будет с ним.

На грубой кирпичной стене, словно приколотая булавкой муха, висит человек. Он дергается, как насекомое, налетевшее на паутину, и в этом образе, в раскинутых в сторону руках – что-то знакомое. Из пробитых железными заклепками рук сочится кровь. Человек кричит от боли и ужаса, но крика его не слышно – окровавленная тряпка перетягивает рот.