Ричард Длинные Руки — Вильдграф - Гай Орловский

— Дорогой герой…

Я обернулся, милая девушка кокетливо присела передо мною, глазки хитрые, а щечки круглые и нежные, а еще тугие и спелые, так и хочется укусить. Еще умильные ямочки, на них нельзя смотреть без удовольствия. А когда она улыбнулась, ямочки стали глубже, делая личико из просто хорошенького изумительным.

— Привет, Юдженильда, — сказал я с удовольствием, на хорошеньких женщин всегда таращим глаза просто с наслаждением. — Какая ты прелесть, теперь всю ночь будешь сниться…

Она заулыбалась шире, голосок прозвучал кокетливо:

— Помнишь мое имя?

— Как же его не запомнить? — изумился я. — Все только и говорят: взгляните на эту изумительную девушку, она же мечта мужчин, как ее зовут, кто она, откуда она, как бы с нею…

Она рассмеялась чисто и звонко:

— Не продолжай! Я, знаешь ли, такая скромная, такая скромная бываю в некоторых случаях. Милый Рич, моя подруга Элеонора послала отыскать тебя.

— Ты отыскала, — сообщил я и жадно раздел ее взглядом, подумал и не стал одевать. — Можешь броситься мне на шею. Обещаю не отбиваться.

Она расхохоталась, милые ямочки на щечках стали глубже.

— Нет-нет, я по другому делу. Она сейчас во-о-он в том павильоне. Понял?

— Понял, — ответил я.

Она подождала, я стоял и с удовольствием смотрел на нее, так и не сумев заставить себя вернуть ей платье, наконец она сердито топнула ножкой в изящной туфельке. Я озадаченно посмотрел на ногу, на туфлю, потом на ее милое личико.

— Что ты понял? — переспросила она с недоверием и мило наморщила носик.

— Что она во-о-он в том павильоне, — послушно ответил я.

Юдженильда с укоризной покачала головой.

— Это значит, — произнесла она наставительно, — ты должен бежать туда сломя голову!

— От тебя? — спросил я с возмущением.

Она расхохоталась и ухватила меня за руку.

— Надеюсь, — сказала она деловито, — мои родители меня не убьют, что взяла мужчину за руку. Но это ж только за руку, а не за…

— Юдженильда, — перебил я торопливо, — вы слишком невинны, потому помалкивайте, пока не сказали такое, после чего я уже не смогу остановиться.

Она хихикала всю дорогу и заговорщицки сжимала мне пальцы. Павильон приблизился, весь в зеленом плюще, за исключением входа, мы обошли вокруг, я не сразу обнаружил щель в зеленой стене, Элеонора сидит в королевской позе и смотрит в нашу сторону.

Юдженильда хихикнула громче, Элеонора покачала головой, взгляд был холоден и полон неодобрения.

— Иди домой, — сказала она резко. — Рано еще хватать мужчин за руки.

— Так это же за руки, — ответила Юдженильда тоненьким голоском, — а не за…

Мы с Элеонорой прикрикнули в один голос:

— Беги домой!

Юдженильда надулась и пошла прочь, выпрямив спину и покачивая уже вполне созревшими для жадных мужских рук сочными булочками.

Элеонора жестом пригласила меня войти и сесть. Я с поклоном повиновался, она вперила в меня сердитый взгляд.

— Что-то не так? — спросил я. Она спросила раздраженно:

— Что у вас за шуточки?

— В смысле?

— Насчет лапок гарпий, — сказала она рассерженно, — теперь весь двор судачит!.. В жизни не пробовала такой гадости! И даже не верю, что их где-то едят.

— Где-то едят, — заверил я. — Мир так объемен и разнообразен, что все, что может случиться, — где-то случается. И лапки гарпий кто-то ест. Правда, у этих не лапки, а лапищи…

— Почему то существо на вас напало? — потребовала она. — И почему я только сейчас об таком узнаю? Это не было случайностью, так все говорят.

— Правда?

— Правда, — отрезала она сердито. — Гарпия не кружила, а сразу ринулась именно в окно той комнаты, где находились вы. Хотя ближе были такие же окна.

— А там люди были?

— Были!

Я подумал, предположил:

— А что, если я вкуснее?

Она поморщилась.

— Вам все шуточки, а у нас двор до сих пор жужжит и волнуется. Как это случилось?

Я пожал плечами.

— Это так давно было, разве вспомнишь?… Сколько воды утекло, сколько не сделано, сколько предстоит еще не сделать…

Она сказала резко:

— Это было вчера!

— Для ленивых и год — один миг, — объяснил я. — А для таких орлов, как ваш покорный слуга… видите, кланяюсь?., за сутки можно развязать войну, провести несколько сражений, совершить подвиги, изнасиловать побежденных, заключить мир и успеть попировать!

Она смотрела исподлобья, в темных глазах поблескивают, затухая, искорки, потом тяжело вздохнула, суровость из глаз испарилась, вместо них проступила некая растерянность.

— Вы не такой, — проговорила она, как мне показалась, с трудом, — как остальные. И теперь догадываюсь, не станете участвовать ни в каких состязаниях…

— Почему? — полюбопытствовал я, потому что, как ни гоню эту идею пинками взашей, но появляется такая не совсем честная мысль, что вот выйду на ристалище и блесну, еще как блесну! Всех нагну, повергну, побахвалюсь бицепсами. — Проясните свою по-женски глубокую мыслю.

— Вы заведомо сильнее, — объяснила она. — Вам будет зазорно состязаться не с равными.

— Гм, — пробормотал я, на самом деле самый кайф состязаться со слабыми, а то равные могут и рыло разбить, — нуда, вы проницательны… Я такой, ага, щас… Ну ладно, я пойду, не рискну мешать вам мыслить по-женски о высоком.

Она сказала повелительно:

— Задержитесь, герой.

Я ответил с настороженностью:

— Да, ваша светлость?

— Ярл Элькреф, — произнесла она ровно, — все никак не мог составить правильный ответ… он сам долго не мог решить, как поступить. Трудный выбор между долгом и свободой. Вы ждали ответа настолько терпеливо, что это наводит на мысль…

— Какую, ваша светлость?

— Что вы больше ничем не связаны, — произнесла она. — Вы герой, сами выбираете дороги. У нас говорят, что герой, мудрец и красивая женщина, куда бы ни пошли, везде найдут приют. Вы его нашли, десятник Рич! Я понимаю, что вам все равно: десятник вы или тысячник, вы на такие мелочи внимания не обращаете!

Она говорила все воодушевленнее, на щеках проступил румянец, как у простой и здоровой служанки, глаза заблестели, словно яркие звезды в полночь.

— Что делать, — проговорил я неуклюже, — я такой невнимательный.

— Вы нашли, — повторила она.

Я вскочил в тревоге, но снова сел, вспомнив, что в разговоре с коронованными особами при любом режиме надо бы дождаться разрешения на депортацию.

На ее щеках румянец стал жарче, поджег скулы и опустился на шею, чего я никогда бы не предположил, Элеонора — само воплощение женской неприступности.