Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

Мари ла Кру мягко улыбнулась:

– Правда состоит в том, что никто не добился своей цели. Кроме, разве что, этого молодого человека: он хотел помочь девушке, попавшей в затруднительное положение, и помог. Что заслуживает уважения.

– О каких целях вы говорите? Мы хотели лишь…

– Вы, сеньор, хотели увидеть чудо. Или, на крайний случай, чудесный спектакль. Ваш подчиненный надеялся, что увиденное подарит вам немного больше веры. Я желала убедиться в силе девочки, святой отец…

– Позвольте мне сохранить мою цель в тайне, - подал голос падре Мигель. – Могу только чистосердечно подтвердить: да, то, на что я рассчитывал, также не случилось.

– Кто у нас остался? Девочка. Но думаю, её даже не надо спрашивать о результате. Мы все видели слезы, сеньоры. Это самый искренний и правдивый ответ.

Сильва, кивавший каждому слову чернокожей мамбо, признал:

– Вы правы. Никто не получил желаемого. И пожалуй, это справедливо. Как считаете, падре?

– Все в руках божьих.

– Вне всякого сомнения, вне всякого… - осенил себя крестом команданте. – Что ж, никого не смею задерживать.

Вышел он первым. Как полагается самой важной персоне. Гарсия потянулся следом и вздрогнул, услышав моё:

– Шеф! Насчет справки…

– Будет тебе справка. Все будет.

– Так я сейчас зайду?

В ответ, уже из-за порога, раздалось что-то малоразборчивое, но вселяющее надежду на получение нужного документа.

Падре на прощание перекрестил меня, уж не знаю, зачем, и тоже ушел. Последней к выходу двинулась Мари ла Кру, и поскольку теперь уж точно было ясно, что по доброй воле никто не станет ничего рассказывать, пришлось заступить ей дорогу.

– Вам что-то требуется, молодой человек?

– Информация.

– И какая же?

– Вы всех нас, и себя в том числе, замечательно разложили по полочкам, но не сказали главного. Мне, по крайней мере.

– И что же, по-вашему, главное?

– То, из-за чего все и затевалось. Колдовство.

– Оно не состоялось, - улыбнулась мамбо.

– Отлично. Но я могу узнать, что произошло бы, если бы…

Её улыбка стала шире. Обнажила ослепительно-белые, особенно на фоне такой кожи, зубы.

– Или вы хотите, чтобы я спросил у Лил? Вряд ли это поможет ей поскорее успокоиться.

– А знаете, пусть будет именно так. Спросите. Либо это убьет девочку, либо заставит родиться заново. Для новой жизни.

Поскольку я не двигался с места, ей пришлось меня обойти. Давая понять, что продолжения беседы не будет.

Справку выписали в рекордные сроки: Гарсия сунул мне бумажку с ярко-синей печатью ещё на полпути к выходу из общего зала. И тут же убрался восвояси под улюлюканье коллег, уже наверняка посвященных во все подробности только что завершившейся истории.

Солнце на небе подползало к обеду. То есть, к зениту. Жарило вовсю. Укрыться от палящих лучей можно было только в тени парковых кустов, да и то весьма условно. И уж точно никто бы не обезумел настолько, чтобы выходить на самый солнцепек, пусть и к фонтану: водяная пыль слегка освежала кожу, но для защиты требовалось что-то поматериальнее. Особенно маленькой фигурке, присевшей у мраморного бортика. Ага, уткнувшейся голыми коленями в острую каменную крошку.

– Тебе не больно?

Попытка быть вежливым прошла без внимания.

– Ну не получилось, и ладно. Чего переживать?

Ноль эмоций. Смотрит куда-то в переплетение струй. Но хоть не плачет. Или просто в брызгах, оседающих на её лице, не разобрать слез?

– А что вообще должно было получиться, кстати?

Ага, теперь все четко: брызги налево, слезы направо. Целый поток.

– Да хватит уже!

И платка-то под рукой нет… Придется пожертвовать рубашкой: утереть чумазую мордочку. В смысле, загорелую от природы.

– Есть смысл рыдать-то? Мир же не рухнул. Вон, стоит себе, такой же, как раньше, сама посмотри.

– Мир…

Первое слово за весь день. Наш совместный.

– Стоит…

– И будет стоять, можешь мне поверить. Потому что ему все наши слезы до одного места.

– Этот мир пусть делает, что захочет. А мой… мой… Моего мира больше нет!

Новый поток слез. Чуть послабее, ну да и рубашка у меня не безразмерная.

– Можешь объяснить толком? Только учти, ещё одного взрыва рыданий я терпеть не буду. Уйду и больше ничего спрашивать не стану.

– Не уходи.

Сказала еле слышно, зато за штанину уцепилась не хуже краба.

– Значит, поговорим?

Кивнула. В паузе между сморканиями. Интересно, кто стирать-то будет?

– Я уже понял: твои планы полетели ко всем чертям. Что бы ты ни планировала. И хотя сейчас уже почти бессмысленно это знать, с другой стороны, и тайну хранить больше не нужно. Что ты хотела сделать? В смысле, наколдовать?

Бурчание. Куда-то вниз, в песок.

– Не слышу.

Ещё несколько слов, по-прежнему неразборчивых.

– Нет, так дело не пойдет!

Она легкая. Чуть тяжелее Генри, если сравнивать. И поднять её за талию так же легко. Только приходится держать, чтобы снова не осела вниз.

– Вот, теперь можешь говорить.

– Ты должен был…

Ага, значит, подобие гипноза намечалось. В принципе, изо всех фокусов самый реальный. И беспроигрышный. Если получается.

– В меня…

Странное построение фразы. Настораживающее.

– Влюбиться.

Она говорила все тише и тише, так что последнее слово пришлось наполовину угадывать, а не слушать. Может, поэтому долгожданный ответ и показался мне настолько нелепым?

– Только и всего?

– Однажды и на всю жизнь!

Чуточку обиделась? Зато вроде больше не плачет.

– Разве любовь можно наколдовать? Возьми любую сказку, и она расскажет тебе обратное. Чудо настоящей любви всегда рушит все чары.

– Сказки это сказки! Чудес в жизни не бывает!

– А колдовство бывает?

– Да!

Часть 2.13

Идиотская позиция. Главное, не предполагающая осмысленной дискуссии.

– Ладно. Значит, ты хотела заколдовать меня, чтобы я в тебя влюбился. Допустим. И ты была уверена, что все получится?

Гордо отвернулась.

– Тем не менее, я сейчас стою перед тобой и в сфере чувств изменений не ощущаю. Какой вывод будем делать? Очень простой: никакого колдовства не существует.

– Существует! Просто у меня… просто…

Последний заряд слез был совсем слабым. Как раз на рукав рубашки.

– Просто я…

– Та ещё колдунья. Правильно?

Опустила взгляд.

– И в чем трагедия? Никто даже не улыбнулся, если хочешь знать. А могли бы освистать, и это было бы намного больнее.

– Пусть свищут. Пусть смеются. Это все уже не важно.

– А что важно?

– Я слышала их. Лоа. Можешь говорить все, что хочешь, но они были рядом. Были со мной все эти годы, а сегодня… Промолчали. Сегодня, когда были нужны, как никогда.

– Наверное, у них нашлись другие дела. Более важные.

– Просто промолчали. Они слышали мою просьбу. Я знаю, что слышали!