Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

опытные кадры… На что разведчик легкомысленно надеялся, почему самонадеянно считал, что госбезопасности окажется не под силу разобраться в столь редком для этих мест преступлении… Якобы чекисты спасуют, по причине близкого фронта не решатся распылять силы, одним словом, проглотят и утрутся как ни в чем не бывало. Возможно, так произойдет поначалу — пожуют сопли, но нельзя забывать, что даже в никчемной стране найдутся следователи по особо важным делам, и этим ребятам опыта и сноровки не занимать… В конечном итоге «важняк» (согласно русской терминологии) очутится в Кречетовке, и тогда Альберту Арнольду несдобровать… Против него одного встанет махина советской госбезопасности, а та работает как хорошо смазанный механизм кремлевских курантов, те же, несмотря ни на что, уверенно отбивают положенные часы и четверти.

От таких недобрых мыслей у него — «старого гумбинненского лося» затряслись поджилки. И Ширяев предусмотрительно закрыл на ключ дверь кабинета, чтобы подумать, тщательно, по косточкам разобрать возникшую ситуацию, — как теперь выкрутиться…

Первое, что пришло на ум, — допущенная оплошность, что не удосужился посвятить в собственные намерения и разработанный план кураторов в Абвере. По сути, агент ввел руководство в заблуждение, не предупредил о подготовке нестандартной акции и адекватной реакции властей, которую обязан просчитать. Такой поступок вызовет не только недовольство начальства, — самоуправство в Пруссии входит в число смертных грехов, и нанесенный вред расценят как измену, что повлечет серьезные санкции, плоть до полной зачистки.

Да что же в самом деле побудило Альберта Арнольда убить Семена Машкова и надругаться над трупом и жилищем мужика столь жестоким образом? Официальная причина ликвидации снабженца изложена в рапорте и одобрена начальством. А остальное — результат, точнее болезненный плод нелегального пребывания в чужой стране. Вызревавшие с годами фобии и протестные настроения, — недовольство собственным незавидным положением и унижением близкого человека, накопившиеся страхи и ненависть к людям, перед которыми приходилось ломать комедию — вот истоки отчаянного поступка разведчика.

Хотя, если быть честным, то стоит признать, — такое решение пришло не только на подсознательном уровне. Альберта стал физически тяготить рутинный характер и беспросветная тягомотина агентурной работы, превратившейся в тупую канцелярскую повинность. А присущие процессу навыки: шифровка информации, прослушивание радиограмм, передача материалов связнику — стали надоедливым побочным занятием. Вот именно — скучной, формальной, не приносящей радости, надоевшей функцией. Из жизни ушла соль, бытие стало пресным и однообразным, — провинциальное мещанское прозябание, иначе и не назвать. И уж никакие напыщенные материи о долге Отечеству, об офицерской чести, об обязанности перед немецким народом не главенствовали над человеческой сущностью Альберта, — личным микрокосмом. Эго, если проще выразиться, стало в оппозицию окружающему миру: и Германии, и России, и врагам, и друзьям…

Стали приходили предательские мысли, а что если взять и «соскочить», сбежать, раствориться в российской глубинке. Уже не выполнять опостылевших заданий «центра», послать все к чертовой бабушке, начать новую жизнь… У него имелся положительный опыт по этой части. Уж так заляжет на дно, что ни одна собака не разыщет, ни одна контрразведка в мире. И это станет естественным и разумным завершением карьеры разведчика: наглухо затаиться, порвать связи с внешним миром, раствориться среди обыкновенного люда, навек принять облик тупого мещанина. И что завораживало, — этот вариант развития событий легко решаем. Документы, легенды, навыки — имелось у него в избытке.

Однако такой сценарий являлся мерзкой подлостью, предательством — иначе и не назовешь. Странно, при душевной изнуренности и физической усталости, в Альберте однако сохранилась одна трепетная субстанция, называемая совестью. Не так был воспитан с пеленок… нельзя взять и сбежать, одурачив людей, доверявших тебе, рассчитывающих на тебя — иначе потеряешь собственное уважение. Да и родной, любимый человек — жена, ясное дело, не поймет и не поддержит. А без нее — Танюши-Сонечки, и жизнь не в жизнь…

И вот тогда пришло, как покажется, абсурдное решение. А что, если взять и поиграть с собственной судьбой в поддавки, в кошки-мышки, — назовем это так. Придумать сценарий событий с непредсказуемым концом, нарочно обострить сложившееся положение, у артиллеристов такое называется — вызвать огонь на себя. Пусть ужаленный в причинное место неприятель помечется в недоумении, пусть у местных гебешных чинов жизнь не покажется сладким медом. Подумать только, как здорово разворошить этот дремотный улей… Посмотреть на заполошную реакцию органов, увидеть, как станут вывертываться, чтобы замять гибель сотрудника, какие примут меры…

Возможно, он в запальчивости преувеличивал значение собственных намерений в форме открытого демарша. На фоне идущей войны, подобная акция в районном масштабе — жалкий комариный укус. Чекисты не оценят обидный щелчок по носу, вроде, что у них других дел нет… Что изменится в раскладе рутинной работы органов после убийства Машкова, да, собственно, ничего… По сути, Альберт не утрет НКВД носа, очевидно заблуждался на корню… Но ему страстно хотелось переломить ситуацию, положить конец собственной инертности, разведчик не мог окончательно закиснуть, не желал считать себя вышедшим в тираж. Короче, взбрело в голову вызывающе взбрыкнуть, как это делает норовистый конь, в азарте забывая о хлысте и шпорах.

И тогда Альберт намеренно сшельмовал, преподнес «центру» упрощенный сценарий устранения надоедливого сексота (черт возьми, опять чекистское словечко), — свел к банальному убийству. Если бы уведомил руководство, что предстоящая расправа будет за гранью обыденной морали, то непременно одернули, предостерегли от опрометчивых шагов, накачали бы типовыми инструкциями и… свернули задуманное. А возможно, что в порядке вещей, лишили бы полномочий, сочтя выжившим из ума стариканом, по внутренней терминологии — «отработанным материалом». На Tirpitz-Ufer понимают, какие фатальные последствия приносит разведчик, проявивший не только самодеятельность, но и ставший на путь извращенных фантазий, вредных очерченным задачам и установкам.

Он, разумеется, рассматривал и такой вариант развития событий. Можно легкомысленно посчитать — вот и обетованный выход к обретению желаемой свободы, ну, хотя бы полной смены жизненного цикла. Но, увы… Если бы было так легко и просто. Разведчика за линией фронта не отзовут обратно, уж слишком сложно и накладно, а безжалостно устранят, зачистят, ликвидируют. Да и Татьяну уберут заодно с ним. Что будет, разумеется, правильным и справедливым решением… А как иначе, идет война, и тут не до сантиментов…

Значит, остается одни единственный выход — взбрыкнуть! Опять пришло на ум это четкое русское словечко, да и вызванный звуками образ зримо впечатляет… Застоялый ретивый конь-скакун, бьет копытом, пена изо рта — кусает удила, кружит на месте и встает на дыбы.

Итак, оберст-лейтенант Арнольд окончательно потерял берега. Безоглядно «ушел в самоволку», как говорят в русской армии. А что, по сути, с ним произошло? Альберта заело, что