От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бергман познакомил меня также с Бен-Ционом Динуром (Динабургом), преподавателем еврейской истории в учительской семинарии и последователем правого, немарксистского крыла «Ахдут ха-авода». Проницательный историк, трудолюбивый как пчела, всегда полный больших и малых замыслов, Динур был инициатором создания библиографического ежеквартальника «Кирьят-Сефер». Он часто приходил в библиотеку, беседовал с Бергманом и со мной. Очевидно, я ему понравился: в 1924 году он предложил издавать в библиотеке ежеквартальный журнал и упомянул меня как представителя свежих сил, которые смогут осуществить этот план. Состоялось несколько встреч с людьми, заинтересованными в этом проекте. Профессор Хаим Пик, представитель Мизрахи в Иерусалимском исполкоме Сионистской организации, обещал финансовую поддержку, поскольку сам он много лет проработал в библиотечном совете Прусской государственной библиотеки. Поэтому было решено, что Бергман и Пик станут редакторами ежеквартального издания, так как они обладают профессиональным статусом, а раввин Асаф, Динур, Таубер, Л. А. Майер и я будем постоянными авторами первой полосы. Учёт и редактура возлагалась на нас с Динуром и входила в мои библиотечные обязанности. Майер собирал и редактировал арабские материалы, Бергман и Пик, насколько позволяло время, помогали с корректурой, а постоянный персонал должен был публиковать библиографические исследования, подборки из библиотечных фондов и тому подобное. Так возникло наше с Динуром тесное сотрудничество. Благодаря его профессиональному мастерству и настойчивости «Кирьят-Сефер» вышел в свет и постоянно совершенствовался, так что сегодня (1981 год), когда опубликовано 56 томов, журнал является старейшим научным периодическим изданием на иврите. Первый том появился на Песах в 1924 году, в нём помещена моя первая статья на иврите, за которой последовали многочисленные статьи и рецензии на книги, вызвавшие мой интерес или мой гнев на протяжении долгих лет. Технической работой по составлению библиографии и корректурой я занимался всего три года, и весной 1927 года она перешла в надёжные руки д-ра Иссахара Йоэля, который занял моё место в библиотеке.
С того времени я стал писать на двух языках, иврите и немецком, – за исключением периода с 1937 по 1949 год, когда я публиковался только на иврите и английском. Нельзя сказать, что в первые годы эта работа давалась мне легко и без колебаний. Однако мои упорные занятия ивритом, о которых я рассказывал, выровняли мой путь к осмыслению свободных ассоциативных связей, свойственных мышлению и образному миру еврейских источников, а они только и делают возможными высказывания на иврите, энергичные, риторические (когда есть нужда) и плодотворные. Высказаться на иврите по научной тематике для меня не составляло никакого труда, об этом свидетельствуют сотни страниц, мною тогда написанных, однако по-настоящему освоиться в еврейской литературе на иврите я смог лишь пятью годами позже. Мои статьи и очерки, опубликованные между 1929 и 1937 годами, иллюстрируют стадии моего развития. Я бы сказал, что немецких евреев моего поколения, прошедших с известным успехом примерно тот же путь, было не более десяти. Что до меня, то при некоторой одарённости мне также сопутствовала большая удача.
С этого времени я начал в разных местах читать лекции на каббалистические темы. В одном из зданий в начале нашей улицы по субботам собирались участники «Халуцей ха-Мизрах», объединения молодых сефардов среднего класса, говоривших на ладино и иврите, хотя я не знал, много ли халуцим породила их среда. Всего через несколько месяцев лидеры этой ассоциации нашли меня и обратились с просьбой выступить перед их товарищами, что я и сделал несколько раз, так как хотел познакомиться с ними поближе. Я надеялся, что основываясь на вопросах, задаваемых в конце лекции, смогу лучше понять, как они мыслят. К сожалению, надежда не оправдалась, хотя должен признаться, что сама их ивритская интонация казалась мне более приятной, чем манера ашкеназская. Что касается новаторского духа, то я нашёл его гораздо больше у Хуго Бергмана, который не зря считался одним из столпов партии «Ха-Поэль ха-Цаир». Свою задачу на посту директора Национальной библиотеки он понимал как первопроходческую: не отдавал «приказов» и не уклонялся от любой работы. Когда один из сотрудников отказался помогать при распаковке ящиков: «Не для того я здесь, в библиотеке, работаю», Бергман сказал: «А я для того», и сам стал переносить книги, пока окружающие не пришли в смущение и не стали ему помогать.
Хуго Бергман. Иерусалим. 1964 (см. также фото на с. 219)
Бергман ввёл библиотечное обслуживание по субботам. Чтобы читальный зал оставался открытым в субботние дневные часы для тех, кто не мог приходить по будням, но хотел почитать отечественную и зарубежную прессу, уже разложенную там в определённом порядке, мы все дежурили по очереди, и сам Бергман тоже не освобождал себя от этой обязанности. И действительно, довольно многие читатели пользовались новой возможностью. Иногда, вручая читателю газету, нам приходилось вежливо просить его не зажигать сигарету в помещении библиотеки в уважение субботы, и я не помню, чтобы кто-то отказался выполнить эту просьбу. Среди постоянных посетителей – как независимо настроенных, так и тех, кто соблюдал субботу, – был доктор Йозеф Фрейд, заведующий рентгеновским отделением «Хадассы» и он же – её первая жертва. Он постоянно читал венскую “Neue Freie Presse”. Это была уникальная личность. Он изучал философию, психологию и медицину и приехал в Эрец-Исраэль в 1921 году, после того как Венский университет отказал ему в профессорской должности. Учёный совет университета принял это решение, поскольку в последний момент выяснилось, что Й. Фрейд не выполнил маленькую «формальность» – не крестился. Был он из числа галисийских родственников Зигмунда Фрейда, при этом дядей моей второй жены, Фани Фрейд, о чём я узнал уже позднее. Вообще же этот импозантный, красивый и тонко мыслящий человек был немногословен, но во время беседы очень оживлялся, как я заметил, встречаясь с ним в доме доктора Тихо, его друга. У д-ра Тихо я познакомился и с его давним близким другом, известным педиатром Хеленой Каган, которая, наряду с Тихо и д-ром Валахом, была одной из самых заметных фигур в среде иерусалимских врачей. Й. Фрейд умер в конце 1925 года от внутренних ожогов, полученных в результате воздействия рентгеновских лучей.
Я никогда не забуду его похороны, потому что в один день были похоронены два выдающихся человека, он и Шломо Шиллер, один из великих просветителей сионистского движения и соучредитель Еврейской гимназии в Иерусалиме. Мы едва успели перебежать от
