Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

который так быстро переставлял свои кривые ноги, что, казалось, к кандалам он привычен с раннего детства.

А через четверть часа прозвучало:

— Кончать прогулку!

Оживление, охватившее арестантов на свежем воздухе, мгновенно улетучилось. Серыми тенями поплелись они обратно в душные камеры.

Так подошло время обеда.

— За мясом! — рявкнул надзиратель.

Почекай ткнул пальцем в Комарина:

— Дуй!

Когда Комарин вернулся, староста осторожно принял из его рук мятую миску. Устроившись за длинным столом, вдоль которого тянулись отполированные арестантскими задами скамьи, он занялся весьма ответственным делом — дележом мяса. Обитатели камеры нетерпеливо толпились вокруг, но Почекай будто не замечал голодных взглядов. Самодельным остро отточенным ножом неторопливо разделял мясо на мелкие дольки.

Нож, которым ловко орудовал Почекай, достался ему в наследство от предыдущего старосты, отсидевшего на каторге чуть ли не двадцать лет и вышедшего на волю совсем недавно. Надзиратели знали о существовании ножа и не раз устраивали общий шмон, но найти и отнять запрещенный предмет им никак не удавалось.

Покончив с дележкой, Почекай кончиком ножа добавил к каждой дольке мяса по кусочку белого говяжьего жира. Протянулась чья-то трясущаяся нетерпеливая рука. Староста зло хлопнул по ней:

— Почекай! — еще раз пересчитав дольки, сложил наконец руки на животе и буркнул: — Хапайте!

Заключенные быстро разобрали мясо.

Яшка Комарин, долго не раздумывая, закинул свою пайку в рот и, почти не жуя, проглотил. Анисим съел мясо позже, когда староста разлил по мискам принесенный с кухни гороховый суп. На суп он старался не смотреть, мало ли что можно увидеть в супе, предназначенном для узников Александровского централа.

После вечерней поверки в камеру вошли два надзирателя с деревянными молотками. Быстро проходя вдоль стен, они простукивали их, проверяя, не готовится ли побег. Староста Почекай послушно следовал за надзирателями, подгоняя замешкавшихся заключенных грозными окриками.

Один из надзирателей, с трудом перегнув в пояснице грузное тело, небрежно ударил молотком под нарами, на которых, по-турецки сложив ноги, восседал Яшка Комарин. Ударил и настороженно прислушался. Потом ударил еще раз. Послышался глухой стук отвалившейся штукатурки. Зыркнув настороженно на Анисима, сидевшего рядом с Яшкой, подозвал своего напарника:

— Хведор, тебе сподручнее сгибаться, глянь, чего там? Не с моим брюхом туда нырять.

Напарник хмыкнул, но под нары залез, пошарил рукой и вытащил на свет кирпич. Из-под нар послышался его испуганный голос:

— Тута ишшо выжимаются!

Толстый надзиратель выпучился на старосту, потом поспешно расстегнул кобуру, заорал, размахивая револьвером:

— Сукины дети! Бежать надумали?! Ну-ка все в угол!

Арестанты, брякая кандалами, угрюмо сгрудились возле деревянного ящика с парашей. Видя, что Комарин продолжает сидеть, надзиратель свирепо завращал глазами:

— А ты чё расселся?!

— Дык… вашество, из-за ихней, извиняюсь, задницы мне не пройтить никак… — указывая на торчащий из-под нар тощий зад надзирателя, ответствовал Комарин.

— Пшел! — прошипел взбешенный надзиратель, замахиваясь рукоятью револьвера

Яшкины глаза потемнели, сузились.

— Но-но! Вашество! — сквозь зубы проговорил он.

В его голосе, а еще больше в оскаленной физиономии, было столько решимости, что надзиратель дрогнул. Уже смиряя свой голос, повторил:

— Пшел…

Комарин осклабился и, подхватив цепь, по-козлиному сиганул через копошащегося под нарами надзирателя, как раз когда тот подал голос:

— Дыра тут… рука так прямо и проваливается…

— Побег! — злорадно протянул толстяк, грозно потрясая в воздухе револьвером. — Ну, я вам!

— Почекайте, вашество… — попытался возразить староста, но надзиратель остановил его.

— Щас я вам всем почекаю! — злорадно ухмыльнулся он, слегка пнул своего напарника: — Хведор, выьлазь! Беги до начальства, скажи, подкоп тута!

Фёдор торопливо выполз из-под нар, опасливо посмотрел на сгрудившихся в углу арестантов и, не отряхиваясь, как был в пыли и известке, бросился в коридор.

Не прошло и десяти минут, как появился белесый, с тонкими брезгливыми губами и в золотом пенсне начальник централа. Прикрывая длинный нос надушенным платком, заглянул под нары, коротко бросил:

— Перевести.

Под конвоем набежавших надзирателей, под дулами направленных на них револьверов, заключенные уныло поплелись в другую камеру, недоумевающе и недоверчиво поглядывая друг на друга, а больше всего взглядов досталось Комарину и Белову, считавшимся дружками. На новом месте, устраиваясь, кто где мог, смотреть смотрели, но вопросов не задавали. В централе каждый жил сам по себе.

Не обращая внимания на косые взгляды, Яшка тщательно исследовал доставшийся ему тюфяк. Кажется, он был не прочь и поспать, но снаружи раздалось короткое:

— На молитву!

Звеня цепями, заключенные построились, разноголосо затянули:

— Отче наш, иже Еси на небеси… Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

Сняв фуражки, надзиратели бездумно вслушивались в нестройные голоса. Молились только уголовные, «политики», как всегда, молчали.

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

После молитвы прозвучал отбой, но едва арестанты улеглись, как заскрежетал ключ в замочной скважине и на пороге вырос надзиратель, за спиной которого маячили еще трое.

— Староста!

Почекай, вздохнув, обреченно поднялся.

— Комарин!

Яшка вполголоса матюгнулся.

— Белов!

Гуськом потянулись к выходу.

В просторной камере, хорошо освещенной керосиновыми лампами, заключенных ожидали старший надзиратель, тюремный врач и высокий плешивый старик — палач Александровского централа, выполнявший там еще и обязанности банщика.

— Ну чё, шпана, воли захотелось? — кривой улыбкой встретил арестантов старший надзиратель. — Это же надо додуматься! Подкоп учинили!

— Дозвольте… — дернулся староста Почекай.

— Молчать! Ишь, рожа одноглазая! За порядком не следишь, а туда же! А может, ты и есть наиглавнейший зачинщик?

Старший надзиратель обернулся к доктору, как бы приглашая его в свидетели, но тот лишь поморщился. Он был человеком интеллигентным, любил читать Шиллера, Пушкина, сам пописывал стихи, а ко всякого рода экзекуциям испытывал искреннее отвращение. Впрочем, присутствовать на экзекуциях являлось его служебным долгом.

— Давайте, милейший, без этой азиатчины. Приступайте к… процедуре, — скучным голосом проговорил доктор, щелкнув крышкой карманных часов. — Меня супруга ждет. Младшенький без меня не засыпает… Начинайте.

Несколько надзирателей повалили Почекая на широкую скамью, веревкой примотали к ней руки. Один из надзирателей уселся ему на ноги.

Палач взял кнут. Поплевал на ладонь, поудобнее перехватил толстую деревянную рукоять.

Белов, набычившись, смотрел на орудие пытки. Кнут был сплетен из тонких сыромятных ремешков и книзу постепенно сужался, оканчиваясь двумя змеиными язычками. Яшка Комарин внезапно хохотнул:

— Папаша, у тебя поменьше кнута нет? В энтой хреновине, поди, целая сажень!

Палач, не глядя на него, серьезно ответил:

— Сажень со двумя вершками.

Нервозно покуривавший у окна доктор повернулся к старшему надзирателю:

— Уведите этих… Чего они тут торчат? Устраиваете представление!

—